©    Марк Лотарёв, 2007

Все права на повесть " На опушке последнего леса" принадлежат автору. Любое использование текста романа или частей текста возможно только с разрешения автора.

НА ОПУШКЕ ПОСЛЕДНЕГО ЛЕСА

На предыдущую

          Крепкий кофе меня совсем взбодрил. На меня словно повеяло диким ветром пампасов. Я оглядел пустую кухню, прислушался к тишине и понял, что мне совсем не хочется зависнуть тут – в этом пустом доме. Встав из-за стола, я поставил чашку в мойку, кое-как смел со стола крошки в бумажное полотенце, выбросил его в бак для мусора и подошел к окну.
          За окном была ночь. Только увидеть ее мешал свет. К выключателю нужно было идти, и я, недолго думая, открыл окно. На кухню сразу ворвались свежий ночной воздух и отдаленные звуки ночи. Где-то далеко играла музыка. Народ оттягивался перед летним уик-эндом. И хотя за окном был этот дурацкий кирпичный забор, освещенный пятном света из кухни, все равно – ночь была просто обалденная. Теплая, свежая... И я стоял, опершись руками о подоконник, и дышал полной грудью, выгоняя из себя остатки алкоголя. Мне вдруг захотелось вылезти в окно и пойти куда-нибудь туда, где играет музыка. Где будут другие, незнакомые мне люди. Где танцы, девушки и ночная жизнь.
          Надо только за кроссовками сходить.
          Я уже оценил взглядом расстояние до земли, как вдруг подумал: а что, если у них есть собака?
          Запросто может быть.
          И они как раз все уехали и спустили ее на ночь с цепи.
          У нас дома есть настоящая немецкая овчарка – Рекс. И мы его каждую ночь спускаем с цепи, охранять участок. Классный пес. По-настоящему признает только моего отца. А к остальным – так, относится лояльно, как к членам семьи, не более. Мне раньше было жутко обидно. Потому что я с ним до фигища возился, когда он был еще щенком. А потом я понял, что он ведет себя как надо. Потому что он настоящий сторожевой пес. И хозяин у него один – тот, кто взял его в дом.
          Правда, признаться, после этого я к нему немного охладел.
          Короче, я бы не позавидовал тому, кто попадет к нам на участок ночью. Когда там разгуливает Рекс.
          А днем его можно просто не заметить. Он тихо лежит и грустит возле своей конуры.
          Я попробовал вспомнить, видел ли я здесь собачью будку? Потом еще раз оценил расстояние до земли. Не факт, что я смогу забраться обратно. А до калитки отсюда – гораздо дальше, чем от крыльца. И все равно – кроссовки в прихожей.
          Ну и фиг с ним.
          Оставив окно нараспашку, я подхватил со стула свою куртку, потихоньку прошел через холл в прихожую (мужики внизу еще разговаривали, и оттуда пахло сауной), обулся, вышел на крыльцо и прислушался.
          На участке было тихо. Никто не мчался ко мне, дыша и мягко шлепая лапами.
          Закрыв дверь, я сбежал по ступенькам и через секунду был уже за забором.

          Передо мной темнело чистое поле, за которым чернел лес. Над головой – звездное небо. Оглянувшись на дом, я посмотрел на окна второго этажа, отыскивая окно той спальни, где я впервые в жизни по-настоящему переспал с женщиной. Просто с ума сойти. Потом посмотрел на крышу, на темный силуэт железной чайки. И наконец отвернулся и пошел по асфальту вдоль кирпичных заборов, легко отталкиваясь от земли. На звуки музыки, которая слышалась где-то впереди и немного справа. Я решил, что там, наверное, и находится то самое водохранилище, на которое все свалили гулять до утра. Где же еще в Подмосковье быть танцам летом, как не рядом с водой?
          В некоторых домах, мимо которых я шел, еще не спали. В одном из них слышалась музыка, а рядом с закрытыми воротами стояла белая иномарка.
          Пройдя за каких-нибудь пару минут вдоль всего дачного поселка, я дошел до дороги, по которой мы сюда приехали с этим Олегом, и повернул в другую сторону – на звуки музыки за лесом. Вскоре дорога повернула налево, и лес теперь был по обеим ее сторонам. Темный, густой ельник. Время от времени мимо проносились машины. И если машина ехала мне навстречу, то бешено слепила фарами. Так что мне приходилось отходить к самому краю обочины. Чуть ли не вниз под деревья. Но все равно я чувствовал удивительную легкость свободы. И когда дорога снова погружалась в темноту, буквально летел по асфальту.
          Ночь была просто удивительная. Теплая. На черном небе яркие звезды. И темные силуэты елей по сторонам дороги. И я стремительно иду на музыку, которая все слышней. И сна у меня – ни в одном глазу!
          Дорога поворачивала направо широкой дугой, и когда я прошел поворот, то сразу увидел впереди свет и какие-то дома. Оказалось, это комплекс отдыха "Сосновый берег". И музыка тут уже была слышна будь здоров. У КПП со шлагбаумом стоял щит с надписью: "Въезд на территорию комплекса отдыха "Сосновый берег" платный". Но вход туда, наверное, был бесплатный. Потому что охранники только проводили меня безучастными взглядами, когда я решительно, не сбавляя шага, пронесся мимо них и мимо шлагбаума.
          Некоторое время я шел по дороге, вдоль которой ярко горели фонари, а потом свернул на боковую дорожку и нырнул под деревья – прямо по направлению к музыке. Музыка, правда, была та еще. Полная попса. Но настроение у меня было такое классное, что я все равно предвкушал: сейчас выйду к ночным танцам! Танцам до упада. И, может быть, познакомлюсь там с какой-нибудь девушкой.
          Я мчался вприпрыжку по этой дорожке, интимно освещенной редкими низкими светильниками. Уклоняясь от веток деревьев. А потом дорожка свернула, и через минуту я уже стоял на пригорке, разглядывая широкий песчаный пляж, спускавшийся к освещенному прожектором берегу водохранилища.
          К берегу приткнулся носом чей-то катер, и я подумал: а вдруг это тот катер, на котором катается Юра-Амиран с компанией? Прикольно было бы его тут встретить.
          Наверху, на пригорке, слева от меня была круглая танцплощадка, на которой танцевали человек десять. И возле нее – летний ресторанчик с пластиковыми столами на веранде и прямо под открытым небом. Там вовсю шло веселье. Справа – у самого конца пляжа, где начинались сосны, – был еще и бар, перед которым тоже стояли пластиковые столы. Прямо на песке.
          Заулыбавшись, я повернул к танцплощадке. Перед ней, со стороны сосняка, был сооружен металлический каркас с динамиками – весь увитый лампочками цветомузыки. И я подумал: классно, что тут эти простые лампочки, а не крутая лазерная установка с ослепительно мельтешащими лучами. Потому что так было отлично видно тех, кто танцует. И можно было присмотреть какую-нибудь симпатичную девушку.
          Только музыка была – полный отстой. Вроде того дурацкого женского детективчика с золотым тиснением на обложке. И слова – просто отпад. "Милый, милый, милый, погоди. Милый, милый, милый, от меня не уходи". И всё – в том же духе. И пела их эта попсучка жутко пошло.
          Зато, подойдя ближе, я обратил внимание на одну девушку в зеленом платье. Она танцевала отдельно от всех, сама по себе. Как-то удивительно хорошо. Даже под эту идиотскую музыку. Я на нее буквально засмотрелся, остановившись возле крайних столиков. И не я один. Там были еще люди, которые на нее смотрели. И если бы вы в тот момент ее увидели, вы бы нас поняли.
          А она совершенно не обращала ни на что внимания. И кружилась себе под эту жуткую музыку. Так, что даже эта музыка казалась не такой уж плохой. И ее зеленое платье до колен ей изумительно шло. И мягкие светлые волосы веяли волнами, то закрывая, то открывая ее лицо.
          Я в нее просто влюбился с первого взгляда, в эту девушку.
          Интересно, – думаю. – Есть ли у нее здесь парень? Почему она танцует одна?
          Дурацкая музыка закончилась, девушка перестала танцевать, и я уселся за свободный столик, у которого стоял. Ко мне подошел парень официант с меню, и я заказал себе пиццу с грибами и ветчиной и бутылку минералки. После прогулки под звездами мне опять хотелось есть. И все время посматривал на эту девушку в зеленом платье, которая стояла и отдыхала у края танцплощадки. Наверное, ожидала, когда снова начнется музыка.
          Когда официант ушел, я поискал взглядом, нет ли тут Амирана с компанией? Или этих пиарщиков? Но ни одного знакомого лица не заметил. Они, правда, могли быть в баре у противоположного конца пляжа. Но идти туда мне не хотелось. Разве мог я уйти от такой удивительной девушки?
          И я расслабился и стал потихоньку ею любоваться. И тут опять заиграла музыка.
          Дети мои, если бы я был самым классным танцором, я бы уже сто раз оказался рядом с ней на танцплощадке. Но все эти сцены – как я танцевал бы вместе с ней – разыгрывались только в моем воображении. Потому что, если бы я вышел сейчас к ней на танцплощадку, я бы сразу всё испортил.
          Мне жутко захотелось с ней познакомиться. Там были и другие девчонки, более подходящего для меня возраста. Но на ее фоне они все просто потухли.
          Только я совершенно не мог себе представить, что она тут одна, без парня.
          Если после танцев она ни к кому не подойдет, – думаю, – обязательно подойду к ней и скажу, как она классно танцует. Вдруг мне удастся ее чем-нибудь угостить?
          На всякий случай я пощупал карман с деньгами. Деньги были на месте. Но в следующую секунду я тронул чехол для мобильника и обалдел. Потому что чехол был пуст. Вот это прикол! И сразу вспомнил, как я – совершенно голый – вытащил телефон по настоянию этой Тани. Сделав вид, что его отключаю. И просто бросил его потом на пол. Рядом с джинсами. А когда одевался, за кроватью было уже темно, и я его не заметил. Совершенно про него забыл. Слишком много мыслей переполняло мою башку. И автоматически решил, что он у меня на месте.
          Офигеть! Я столько времени ходил в джинсах, даже смотрел на себя в зеркало, и умудрился не заметить, что в чехле на поясе нет телефона.
          Вы можете мне не поверить, но я сразу решил, что это всё – к лучшему. Словно оборвалась последняя ниточка, которая связывала меня с прежней жизнью. Почему-то я был уверен, что уже не вернусь в дом этих черных пиарщиков. С железной чайкой на крыше.
          Ладно, – думаю. – Это будет подарок от меня. Этой Тане.
          Все-таки я был ей здорово благодарен.
          Только это тоже уже казалось мне далеким прошлым. А в настоящем – в том времени, в котором я сейчас жил, – гремела музыка на ночном берегу водохранилища. И на танцплощадке танцевала удивительная одинокая девушка. В развевающемся зеленом платье до колен.
           Вот будет прикол, если эта Таня наговорит на тысячу долларов по моему телефону, – подумал я о своем прошлом. А потом родителям пришлют счет.
          Сейчас обо всем этом даже странно вспоминать. Мне ведь тогда совершенно негде было ночевать. Но я об этом даже не думал. Просто сидел за столиком и смотрел, как танцует та девушка. (Наверное, я буду помнить ее всю жизнь.) И впитывал легкую ночную сырость, которой веяло от воды. И предвкушал, как буду есть пиццу. И где-то там – наверху, надо мной – было звездное небо.

          Музыка снова кончилась, и в танцах наступил перерыв. Все, кто танцевал, разошлись по своим столикам (большей частью народ был заметно поддатый). Но эта чудесная девушка осталась на танцплощадке и продолжала потихоньку двигаться. Как будто продолжает танцевать под музыку, которую слышит только она. И это было так здорово, что я ничуть не расстроился, что не могу к ней подойти. Сказать ей, как она классно танцует. Я только надел куртку, потому что было уже немного прохладно, и продолжал на нее смотреть.
          В итоге оказалось, это и к лучшему. То, что я к ней не подошел. Потому что она, конечно, была тут не одна. Еще бы! Было бы странно, если бы такая девушка оказалась в ночном ресторанчике на берегу водохранилища одна, без парня.
          Не знаю, может быть, во время перерыва в танцах у них сменился ди-джей, только через несколько минут из динамиков вдруг мощно грянула вещь "Rammstein". "Du Hast". И при первых же ударных звуках, эта девушка прямо встрепенулась, сразу изменив свои движения. Подошла к краю танцплощадки и стала, танцуя, жестами звать кого-то с огороженной железным поручнем веранды. И тут к ней на площадку не спеша вышел жутко прикольный парень. Невысокий, даже немного ниже нее ростом. Плотный. В кожаной жилетке, надетой прямо на голое тело. С татуировкой на плече. В штанах до колен цвета хаки и высоких черных ботинках на шнуровке. Голова у него была полностью обрита, а в руке он держал черную шляпу с полями. Причем держал не за край, а за это сужение, которое на шляпе спереди (не знаю, как оно называется). Так что, выйдя на площадку, он сразу надел шляпу одним движением и сдвинул ее на лоб.
          И они стали танцевать вдвоем. Только как-то очень широко, на расстоянии друг от друга.
          Этот парень – тоже танцевал очень здорово. Совершенно своеобразно. Но странное дело, он вроде бы танцевал сам по себе, и в то же время его танец удивительно соответствовал танцу этой девушки в зеленом платье. Время от времени они сближались. Чуть ли не вплотную друг к другу. И этот парень направлял эту девушку. Как в парном танце. Но они ни разу не коснулись друг друга.
          Просто улет – как они танцевали. Так понимали и музыку и друг друга, что никакими словами не передать. Одни – на пустой танцплощадке. Потому что больше никто на нее не вышел. Хотя "Rammstein" – жутко заводная группа. И чуть ли не все на них смотрели.
          Тут, как назло, официант принес пиццу, и мне пришлось отвлечься, чтобы с ним расплатиться. Но как только он ушел, я сразу стал снова смотреть, как они танцуют: парень в высоких ботинках, штанах до колен, жилетке на голое тело и черной шляпе, и девушка в зеленом платье. И мне было плевать, что моя пицца остынет.
          Правда, когда сразу вслед за "Du Hast" пошла новая вещь "Rammstein", я все-таки начал есть пиццу. Уж больно аппетитный запах от нее шел. Трудно было удержаться. Вдобавок на танцплощадку вылезли два каких-то пьяных типа и их баба, которые здорово мешали. Они даже попробовали пристроиться к этим парню и девушке, только у них ничего не вышло. Этот парень с девушкой даже внимания на них не обратили. Как будто этой троицы там – вообще нет. И продолжали танцевать друг с другом, как будто они на площадке одни.
          А эти козлы выглядели полными придурками. Только они были такие пьяные, что не могли этого понять. И так всё портили, что мне захотелось, чтобы к ним подошел какой-нибудь вышибала и вывел их, на фиг, с танцплощадки.
          Всегда так. Стоит появиться чему-нибудь просто удивительному, как сразу притащатся какие-нибудь уроды и всё уничтожат ко всем чертям. Все силы к этому приложат. А сами даже не заметят, что испоганили удивительную вещь. Как все эти скоты, которые оставляют где-нибудь в самом красивом месте в лесу кучу пластиковых бутылок, и при этом уверены, что они наслаждаются природой. Или говорят всякие мерзости про какую-нибудь хорошую, симпатичную девчонку. Именно потому, что она нормальная. И ничего такого не позволяет по отношению к себе всяким придуркам.
          Но потом эти типы наконец-то свалили. Потому что этот "новый ди-джей" был железный парень и следующую вещь снова запустил –"Rammstein". Еще более забойную, чем две предыдущих. И опять на площадке остались только этот прикольный парень и эта девушка в зеленом платье.
          Как они танцевали!.. Я, может быть, уже никогда в жизни ничего подобного не увижу. И это так и останется для меня – подарком судьбы.
          А дальше – то ли у них ди-джей сменился, то ли он был любитель крутых приколов. Потому что после "Rammstein" пошла вдруг какая-то несусветная наша попса.
          Этот парень в штанах до колен и жилетке сразу ушел с танцплощадки. А народ наоборот – повалил танцевать. Девушка в зеленом платье тоже осталась. Она даже под такую фигню умудрялась танцевать так, что глаз не оторвешь. Но я все-таки проследил за ее парнем. Он вошел на веранду и прямиком направился к стойке бара, где взобрался на высокий стул, положил на стойку свою шляпу и заказал выпивку. Похоже, у них с этой девушкой была полная свобода отношений.
          Но знаете, что я вам скажу? Я всей душой порадовался, что эта девушка здесь вместе с этим парнем. Потому что он точно мог за нее постоять. Это сразу было видно. И когда я снова стал смотреть, как она танцует, у меня на душе буквально потеплело от счастья. А она опять танцевала сама по себе. Кружась и перемещаясь по всей танцплощадке. И как-то незаметно уклонялась от всех других. Хотя они и размахивали руками, и неожиданно шатались в ее сторону, как пьяные покемоны. И зеленое платье развивалось вокруг ее коленей, когда она делала оборот.
          И это было так красиво, что я подумал: никогда моему сводному брату Гарику не снять ничего подобного. (Он, между прочим, зарабатывает съемкой видеоклипов.)
          Не знаю, сколько времени я просидел в этом ресторанчике на берегу водохранилища. Потому что у меня больше не было мобилки с часами.
          Прикончив пиццу, я выпил еще большую чашку кофе с шоколадным батончиком и дал официанту пятьдесят рублей чаевых, что его явно обрадовало. И все время смотрел ну ту девушку.
          Под конец ди-джей опять завел "Rammstein", и сразу же к ней на площадку вышел этот ее парень в жилетке и черной шляпе.
          А потом в танцах наступил перерыв. И парень обнял ее за талию, и они ушли, обнявшись, по какой-то тропинке. И исчезли за соснами. Я провожал их взглядом, пока зеленое платье девушки не мелькнуло в последний раз, в желтом свете фонаря. А потом невольно уставился на опустевшую танцплощадку. Мне стало грустно. Словно я увидел вдруг что-то самое главное в жизни, и оно невозвратимо исчезло.
          И тут снова врубили "Милый, милый, милый, погоди"! И народ из ресторанчика просто ринулся танцевать. Чуть ли не все, кто в нем еще оставался. Дорвались...
          Контраст был такой убийственный, что я чуть не сдох от тоски прямо на месте. Даже надежда, что та девушка и тот парень могут еще вернуться, не смогла меня удержать. И я встал и пошел оттуда, куда глаза глядят. А потом повернул и спустился с пригорка вниз – к воде.

          ***

          У кромки воды, между баром и ресторанчиком, никого не было. Только стояли два водных велосипеда, наполовину вытащенные на песок, и одинокий, безлюдный катер, уткнувшийся в берег. Загадочно белевший в свете прожектора, освещавшего пляж. Музыка наверху, конечно, еще здорово гремела, но все равно тут, у воды, она казалась гораздо тише. Наверное, из-за широкой, темной глади залива, уходящей к далеким огням на другом берегу водохранилища.
          Я немного постоял, глядя на тихо плещущую воду. На безмолвный катер. На подсвеченное прожектором небо с той яркой звездой, которую я так хорошо запомнил. (Помните? Когда я смотрел на нее из окна той спальни на втором этаже, где впервые в жизни переспал с женщиной.) А потом пошел вдоль берега к дальнему концу пляжа.
          От воды тянуло сырой прохладой, и я застегнул куртку.
          Пляж закончился. Когда я вышел за круг света от прожектора, вокруг сразу стало довольно темно. Взбежав на крутой пригорок, я вошел под сосны и пошел налево – вдоль берега. Сюда свет доходил уже совсем слабо. Я даже не видел – иду я по какой-нибудь тропинке или просто через лес, в который постепенно углубился?
          Местность была та еще. Все время вниз-вверх, какие-то рытвины и колдобины. Вдобавок я вдруг наткнулся на мусорную кучу. А когда свернул, чтобы ее обойти, попал в густые заросли каких-то лопухов.
          Словом, все время приходилось смотреть под ноги и держать перед лицом вытянутую руку. Чтобы не напороться на какой-нибудь сук.
          Зато здесь, под соснами, было тепло. И идиотскую музыку с пляжа почти не было слышно.
          И вдруг я снова вышел к воде. Вниз уходил невысокий обрывчик, а под ним тянулась узкая полоса песка. Справа она расширялась и переходила в пляж. Но там темнел силуэт высокого забора, уходившего прямо в воду – на несколько метров от берега. В глубине отгороженной территории горел фонарь, подсвечивая сосны. Частное владение. Вот, мать его...
          Идти обратно было в облом, и я, недолго думая, уселся под сосной над обрывом и стал смотреть на черную гладь водохранилища и на звезды. Моя звезда тут была совсем яркой, и я улыбнулся.
          От ходьбы по пересеченной местности я согрелся. Покрытая сухой прошлогодней хвоей земля у сосны казалась теплой. Странно, но даже здесь, у самой воды, не было комаров. Хотя ночь была удивительно тихой. Ни ветерка.
          У меня возникло странное чувство. Что однажды всё это со мной уже происходило. Как будто я попал в замкнутый круг, из которого когда-нибудь нужно будет выйти. И совершенно неожиданно я задумался о своей жизни.
          Наверное, всё дело было в той чудесной девушке с танцплощадки у ресторанчика. Она никак не выходила у меня из головы.
          И я вдруг подумал, что уже никогда в жизни, наверное, не увижу здесь ничего лучшего, чем она.
          И сразу четко почувствовал, что мне здесь больше нечего ловить.
          Во всей этой дурацкой Москве со всем ее ближним Подмосковьем.
          С этими дачными поселками, от одного вида которых тянет удавиться с тоски.
          С десятью миллионами автомобилей, вечно застревающих в пробках и забивших все дворы и тротуары.
          С замусоренными лесами, от которых скоро вообще ничего не останется, кроме пластиковых бутылок, полиэтиленовых пакетов, банок из-под пива и вытоптанной земли.
          А самые последние леса наверняка отгородят трехметровыми сплошными заборами. И поставят видеокамеры по всему периметру. Чтобы сразу засечь любого, кто попробует к ним подойти.
          Потому что в них – в этих последних подмосковных лесах – как раз и поселятся те, кто нагребет себе денег и власти в ближайшие десять лет. Все эти Волковы и Жилеевы, которые уже в школе сколотят свои гнусные шайки. Чтобы отрываться потом в жизни по полной.
          Такие типы всегда захватывают себе самые лучшие места. Чтобы переделать там всё к черту, как им вздумается. Показать, какие они крутые.
          И сюда, на этот обрыв, через пару лет уже наверняка не попадешь.
          Потому что какой-нибудь урод сделает тут причал для своего любимого катера.
          И вообще сроет весь этот обрыв ко всем чертям, чтобы сделать себе пляж. Вместе со всеми этими соснами. И с этой большой и теплой, живой сосной, к которой я прислонился сейчас своим затылком.
          На месте нашего дома в Михайлово тоже, наверное, когда-то росли сосны. Может быть, даже еще совсем недавно.
          А потом туда пригнали строительную технику и разом всё разворотили.
          И такая меня взяла тоска от этих мыслей, что я чуть ли не возненавидел весь этот идиотский мир.
          Нет уж, – думаю. – Лучше смыться куда-нибудь в глушь. Медведей пасти. Чем заниматься всей этой гнусностью.
          Я вам еще не говорил. Мой отец явно хочет сделать из меня наследника своего бизнеса. С моим старшим братом Гариком у него получился прокол. Потому что Гарик, вместо того, чтобы заняться бизнесом, как отец, подался в современное искусство. И теперь уже трудно представить, что он бросит свою тусовочную жизнь. Со всеми этими современными творческими личностями. И займется продажей пылесосов.
           (Вы, может быть, сильно удивитесь, но мой отец заработал все свои деньги, продавая народу обыкновенные пылесосы. В буквальном смысле слова: "высасывая деньги, заодно с пылью", – как он любит выражаться).
          Может быть, все дело в том, что Гарик на десять лет старше меня. И успел сформироваться как личность еще до того, как отец разбогател и создал свою компанию по продаже бытовой техники. Но факт оставался фактом: на роль продолжателя нашего семейного бизнеса Гарик явно не годился.
          Про Ольку я вообще молчу. Если, конечно, смотреть на нее глазами нашего отца. Потому что, на мой взгляд, – она-то как раз в два счета разберется с любым бизнесом. Так всех построит, что мало не покажется. Конкуренты просто в обморок упадут. Это она с виду – просто изумительная девчонка. А на самом деле – хватка у нее железная. Как стальной капкан.
          Только отец никогда в жизни не сможет воспринять ее как продолжательницу своего дела. Он считает, что женщины вообще к бизнесу мало способны. По определению.
          Словом, как ни крути, единственным кандидатом в наследники отцовского дела был я.
          Отец никогда со мной об этом не заговаривал. Но я все равно отлично чувствовал, как он на меня надеется.
          И вот – я опять подложил ему такую ужасную свинью.
          Когда я обо всем этом подумал, мне вдруг стало так жаль отца, что просто застрелиться. Совсем как те деревья, которые наверняка срубили, чтобы на их месте построить наш дом.
          Но я совершенно не мог себе представить, что буду всю жизнь, так же, как он, ездить в Москву на работу. Полтора часа утром – туда. Полтора часа вечером – обратно. Только для того, чтобы продавать эти чертовы пылесосы. Сначала сорок моделей, а потом – сто. И потом смотреть на своего сына (если он у меня вдруг появится), как на продолжателя моего пылесосного бизнеса.
          И всё это – только для того, чтобы ловить кайф, что ты в элите. А не какая-нибудь обслуга, которая пашет на тебя всю жизнь за обычную зарплату. И вечно мечтает купить какую-нибудь фигню, которую ты запросто можешь себе позволить. И всегда убирает за тобой грязную посуду. И жутко радуется, если ты отстегиваешь за это приличные чаевые. А ты на всю эту обслугу можешь смотреть свысока. Вообще не принимать ее во внимание.
          Хотя по большому счету – ты и сам точно такая же обслуга каких-нибудь гигантских международных корпораций.

          Пока я не смылся в интернат, меня каждое воскресенье заставляли пылесосить весь дом. А потом, когда я стал приезжать домой только на выходные, мы отдувались пополам с Олькой. Меня от этих пылесосов теперь всю жизнь, наверное, будет тошнить.

          Уж лучше вообще не заводить детей, – подумал я с горечью. – Меньше будет обломов.
          Может быть, эта Таня найдет утром мой телефон? И станет им пользоваться?
          А родители как раз ей позвонят.
          Было бы классно. Она бы им сказала, что я жив-здоров и со мной все в порядке.
          Стать "вольным художником", как мой брат Гарик, мне тоже ничуть не улыбалось. Тот еще отстой. Всю жизнь тусоваться со всякими левыми придурками. Которые говорят, что занимаются творчеством, а на самом деле – только и думают, как бы раскрутить на бабки очередного лоха. Из тех, что производят водку, пиво или колбасу. Чтобы выкачать из него побольше денег на какой-нибудь супер креатив. От которого весь тусняк на целый день в обморок упадет. И нагло называть всю эту фигню – духовными ценностями.
          Я у Гарика на этих клипмейкеров выше крыши насмотрелся. И на сценаристов и на режиссеров и на креаторов. Креаторы – это те, кто всякие идиотские приколы придумывает для клипов. Типа того, как утюг кошку переезжает. Или дамочка всасывает пылесосом торнадо. Может быть, какой-нибудь садюга и бежит после такого клипа утюг покупать. Особенно, если он собирается с помощью этого утюга долги вышибать. А у меня весь этот бред вызывает ровно противоположную реакцию. Никогда в жизни не покупать утюги у этих придурков. Жаль, я названия марок забываю.
          Кстати, отец ни разу не снимал никаких креативных роликов про свои магазины. И ничего не потерял. Его компания очень даже процветает.
           (Может быть, он их потому и не снимает, что у него родной сын работает клипмейкером?)
          На самом деле, Гарик хочет быть не клипмейкером, а модным театральным режиссером. Сделать со временем свой театр и ставить там спектакли в современном стиле. Такие, от которых все критики плашмя лягут. И напишут про него целую полосу в "Коммерсантъ Дейли".
          А это лажа – еще почище видеоклипов.
          Гарик – вообще очень умный. Потому и хочет со временем слинять из этого видео-шоу-бизнеса, где, по его словам, сущий ад. А всяких клипмейкеров – как китайцев и попсы вместе взятых.
          Вот театр – совсем другое дело. Элитная штука для богатых. Если войдешь в моду, конечно.
          Гарик со своим приятелем Виктором Гордеевым уже поставили на пару один спектакль. В одном молодежном театре. "Отелло" по Вильяму Шекспиру.
          Я, конечно, ходил на премьеру. Тем более, родители на спектакль не пошли. А Ольке, как сказал Гарик, такие спектакли смотреть еще рано. (Правильно сказал, в общем-то.)
          Мы в школе как раз проходили "Отелло" в курсе зарубежной литературы. И я был в курсе, о чем эта пьеса. Только в театре быстро выяснилось, что "Отелло" Гордеева и Гарика имеет к Вильяму Шекспиру весьма условное отношение.
          Во-первых, Отелло у них оказался стопроцентно белым. А Дездемона – наоборот, жутко сексапильной негритянкой. (Не знаю, откуда Гарик их раздобыл, но у них там играли несколько самых настоящих негров. Причем, они отлично говорили по-русски.)
          Во-вторых, действие происходило вовсе не в Венеции, а в современном Лос-Анджелесе. И Отелло был главой одной из лос-анджелесских банд, а Яго – одним из его подручных.
          Этот Яго – тоже был молодым негром, как и Дездемона. Такой накачанный, чувственный негр в обтягивающих задницу кожаных джинсах.
          У Отелло с Дездемоной было нечто вроде династического брака, потому что отец Дездемоны тоже был бандитом. Очень влиятельным мафиози. Местным крестным отцом.
          И эта негритянка Дездемона жутко любила Отелло. А он поначалу тоже относился к ней с нежностью. Только как-то странно. Например, она тянет его в постель, потому что любит заниматься любовью и хочет от него ребенка, а Отелло упирается. Отговаривается то усталостью. То срочными делами. Хотя он – молодой парень в соку, а эта Дездемона – просто супер.
          Нет, я серьезно. Я сидел во втором ряду и отлично всё видел. Очень красивая мулатка. Я от нее глаз не мог отвести.
          Ноги у нее были – просто обалденные. И поэтому она все время выходила на сцену в умопомрачительных мини-юбках. Как на подиум. И когда наклонялась, ее ноги открывались до самых трусиков. Они у нее были белые. Прямо шоковый контраст. Все время ждешь, когда это снова произойдет.
          Как объяснил потом Гордеев, эти трусики были символом ее неповинности, супружеской верности и любви к белому человеку.
          В общем, этот Отелло оказался скрытым голубым. Причем, сам он об этом даже не подозревал. До поры до времени. И поэтому у них с Дездемоной был сплошной разлад в плане секса. И ребенка они никак не могли завести.
          А открыл глаза Отелло на его истинную суть этот негр Яго. Стопроцентный гей, который по уши влюбился в Отелло.
          Так что диким ревнивцем у Гордеева и Гарика оказался вовсе не Отелло, как у Шекспира, а Яго. И затеял он свою дьявольскую интригу вовсе не из чувства мести, а из-за страстной любви. И ревность его еще больше разжигал тот факт, что Дездемона – женщина. Для него вообще все женщины были полными ничтожествами, а Дездемона вдобавок еще и своя же "сестра" – негритянка.
          Сама интрига развивалась почти как у Шекспира. Яго стал нашептывать Отелло, что Дездемона – с ее необузданным сексуальным темпераментом – ему изменяет. Что женщины по своей натуре: лживые, ненадежные существа. Не способные на подлинные, мужские чувства. И эти ядовитые семена падали на очень благодатную почву.
          Короче, Отелло попал. С одной стороны его обрабатывал коварный, соблазнительный Яго, к которому у него уже проснулась страсть. А с другой стороны – на него всё больше наседала с сексуальными притязаниями Дездемона. Которая любила Отелло всем сердцем и никак не могла понять, что с ним происходит? Почему он к ней так охладел?
          И с каждым днем Отелло боялся все больше: вдруг Дездемона догадается о его подлинном чувстве – к Яго? Тогда ему и Яго конец. Гордячка Дездемона наверняка бросится к своему отцу и всё ему расскажет. И они с Яго – трупы.
          Чтобы уберечь Яго, Отелло решил снова регулярно спать с Дездемоной. Делая вид, что получает от этого удовольствие. Но от такого обмана у него совсем поехала крыша. Ведь он уже не то что спать с женщинами, а даже глядеть на них не мог без омерзения и ярости.
          А Яго, увидев, что Отелло снова нежен с Дездемоной, тоже потерял голову. Его ревность вспыхнула с такой силой, что он решил покончить с Дездемоной раз и навсегда.
          У него был припасен кружевной платочек, который Отелло подарил Дездемоне в знак своей любви, и который она случайно обронила. И вот он нанял за деньги одну свою приятельницу – начинающую актрису негритянку, очень похожую фигурой и внешностью на Дездемону. (Их в спектакле играла одна актриса).
          Яго велел ей одеться и причесаться так же, как обычно одевается и причесывается Дездемона, и соблазнить Касио – правую руку Отелло в его банде. Снял их на скрытую видеокамеру, смонтировал материал – так, чтобы его подружка казалась настоящей Дездемоной, – и показал кассету Отелло.
          Отелло пришел в ярость. Особенно, когда увидел крупным планом тот самый кружевной платочек. Этот платочек когда-то играл в их отношениях с Дездемоной особую роль. А она со смехом дала его этому мерзавцу Касио. Чтобы он вытерся во время их сексуальных забав.
          – "Он давно хочет занять твое место", – кивнул на экран Яго. – "Они роют тебе яму у тебя за спиной. А ты слеп. И ничего не хочешь замечать".
          Дальше пошла полная жуть. Как у Шекспира, наверное.
          Отелло – мрачный от ярости – возвращается домой и тихо входит в спальню, где Дездемона беспечно читает какой-то комикс. (Совсем, как та Таня – в доме пиарщиков.) Увидев вдруг мужа, она бросает книжку и радостно вскакивает с постели. Пытается его обнять. Говорит, что приготовила ужин. А когда он на это никак не реагирует, начинает к нему ластиться. И тянет его в постель, намекая, что сейчас самое подходящее время, чтобы зачать ребенка. Ее отец так хочет внука...
          А Отелло отворачивается и говорит:
          – Ненасытная тварь. Только что пришла от своего грязного любовника. И вот уже опять готова трахаться с кем угодно. Хоть с самим дьяволом. Однако, каково лицемерие! Но я тебя остановлю.
          И даже не спрашивает у нее: "Молилась ли ты на ночь, Дездемона?" Берет ее за горло и начинает медленно душить, глядя ей в глаза. Пока она не перестает подавать признаков жизни.
          А потом говорит с мрачной усмешкой:
          – Ну что, теперь ты наконец сыта? Ты все еще хочешь от меня ребенка?
          Вдруг на пороге спальни появляется Яго и застывает в ужасе от того, что он натворил. Он ведь вовсе не хотел, чтобы Отелло убил свою жену. Потому что теперь им точно крышка.
          Они с Отелло смотрят друг на друга и бросаются друг к другу в объятия. И наконец-то утоляют свою страсть. Прямо рядом с трупом Дездемоны.
          Жутковатая сцена получилась. Мне все время казалось, что эта Дездемона вдруг очнется. Встанет над ними на постели. Как в фильме ужасов.
          Но тут свет медленно погас, и все зааплодировали.
          Я думал, спектакль закончился. Да и все другие – тоже. Может быть, от облегчения, которое мы испытал. Что эта Дездемона не воскресла из мертвых.
          И вдруг свет снова вспыхивает. И на сцене – вместо вышедших на аплодисменты актеров Яго с Отелло деловито копают яму. А рядом лежит завернутый в полиэтилен труп Дездемоны. Где-то в пустыне за городом.
          Полный улет.
          Закопав труп, они вернулись в Лос-Анджелес. Чтобы снять со своих счетов все деньги и бежать в Мексику.
          Они уже собрали вещи и засунули за пояс пистолеты, как вдруг в комнату вошел отец Дездемоны с кучей своих телохранителей. Тот самый крестный отец лос-анджелесской мафии. Причем, все они были стопроцентно белые. Как и Отелло.
          Оказывается, у этого крестного отца никогда не было своих детей. (Может быть, он тоже был скрытый голубой?) И потому он когда-то удочерил маленькую негритянскую девочку Дездемону, чьи родители погибли во время бандитской разборки. Он любил ее больше всего на свете. И мечтал, как она родит ему внуков. А теперь – она мертва.
          И он медленно достал пистолет, наставил его на Отелло и говорит:
          – Ты разорвал мне сердце, парень. Молился ли ты сегодня на ночь?
          И стреляет ему в грудь.
          Но Яго успевает броситься перед Отелло, и пуля попадает в него.
          И вот Яго умирает на руках у ошеломленного Отелло, и они говорят друг другу слова любви. А все остальные смотрят на них, и ни у кого не поднимается рука, чтобы застрелить Отелло.
          Когда Яго затих, Отелло поднялся и посмотрел в глаза этого мафиози.
          – Теперь мы квиты, – говорит. – Ты тоже разорвал мне сердце.
          Но приемный отец Дездемоны покачал головой и выстрелил снова.
          И Отелло умер на теле своего возлюбленного Яго.
          А отец Дездемоны остался стоять с застывшим лицом в окружении потрясенных телохранителей.
          В общем, когда вспыхнул свет, и оказалось, что спектакль уже точно закончился, аплодировали им часа два.
          Я тоже себе все ладони отбил. И не только потому, что этот спектакль поставил Гарик. Просто он мне действительно понравился. Такой он получился прикольный. И поставлен был классно. Про него потом даже в нескольких не хилых журналах написали.
          А потом, когда мы все уже ехали к нам домой, чтобы отметить премьеру, я подумал: если бы они поставили этого "Отелло" по Шекспиру, это было бы намного круче. И почувствовал разочарование. Как будто меня обманули. Потому что всё это они сделали только ради прикола. Чтобы выпендриться и нашуметь. Ведь Шекспир давным-давно умер и никак не мог вступиться за свою пьесу.
          От этих мыслей у меня испортилось настроение. И дома я устроил скандал. На нашей московской квартире, где я остался ночевать.
          Когда мы приехали, я быстренько слинял в свою комнату. Сначала попробовал читать, а потом нарочно выключил свет, лег в постель и попытался уснуть. Только уснуть они мне никак не давали. Летели на триста тысяч километров – со скоростью московского света. И когда ко мне в комнату вломилась очередная парочка и стала извиняться во все горло, я разозлился, встал, оделся, вышел к ним и посоветовал в следующий раз поставить "Мертвые души" Гоголя.
          – Вы теперь Чичикова сделайте голубым, – говорю. – И пусть он у вас не за мертвыми душами охотится, а помещиков соблазняет. Прикиньте, как это будет круто. Сначала он соблазнит Манилова, потом – Собакевича, потом – Ноздрева, а напоследок – этого старикана Плюшкина. А Коробочка – будет переодетым трансвеститом.
          И еще – пусть этот ваш Чичиков будет негром. Побочным правнуком арапа Петра Великого. А всё городское начальство – сплошь скрытыми голубыми. Тогда сразу станет понятно, почему они там все прямо влюбились в этого Чичикова. Еще бы, впервые в жизни увидели настоящего негра с обтянутым панталонами задом!
          А все светские дамы в него влюбятся, потому что он родственник Пушкина. А потом узнают, что он голубой, и погубят его своими интригами из-за половых предрассудков.
          – А что, – говорят они. – Неплохая идея.
          – Да, Гарри, – говорят. – Твой браток – молоток. Рубит фишку так, что щепки летят.
           (Гарри – это мой брат Гарик.)
          – Слушай, – говорят. – Ты чего такой сердитый?
          Понимаете, они даже не обиделись! Такие придурки, что дальше ехать некуда. Ничем не прошибешь.
          Причем, сами они вовсе не были голубыми. (Разве что, какими-нибудь скрытыми. Вроде их Отелло). А уж мой брат в этом отношении нормальный на триста процентов. Потому что у него только постоянных подружек было уже три штуки.

          Даже не знаю, почему я тогда всё это вспомнил. Сидя на ночном берегу водохранилища. Мысли мои плыли, как плещущая вода. А на душе было так тоскливо, что впору утопиться.
          Зачем я смылся из этого поезда, если мне предстоит всю жизнь тусоваться со всякими придурками? И даже не важно, в бизнес я пойду или в искусство. Все равно от них никуда не денешься. Потому что иначе они просто выпихнут тебя на обочину. И ты там быстро сгинешь без нужных общественных связей. Станешь обыкновенной обслугой. Младшим менеджером. Или официантом в ресторане. А они будут показывать на тебя пальцем и ухмыляться от радости. Что вышвырнули тебя – тормоза – из своего элитного круга.
          Только попасть в обслугу мне хотелось еще меньше. Вот уж, благодарю покорно!
          Я вспомнил того парня официанта, которому дал пятьдесят рублей чаевых.
          И это еще неплохой вариант. На одних чаевых можно нехило зарабатывать. Да и обсчитать не фиг делать, когда народ надерется чудной летней ночью. Совсем не то, что работать в том же ресторанчике какой-нибудь посудомойкой. Которая каждую ночь сгребает всякие объедки и моет грязную посуду где-нибудь в подсобке. За голую зарплату. И еще, наверное, и этому радуется. Потому что она – гастарбайтер.
          Я вдруг ясно представил себе, как всю свою жизнь стою возле грязного бака. И руками в перчатках сбрасываю с тарелок всякие мерзкие чужие объедки. А потом – в лучшем случае – запихиваю грязные тарелки в посудомоечную машину. И так – день за днем. А потом состариваюсь, и меня даже с этой работы выпихивает какой-нибудь молодой гастарбайтер. И я хожу и роюсь в мусорных баках...
          И везде так. Одни веселятся всю ночь напролет. А другие – за ними грязную посуду убирают.
          Может быть, написать какую-нибудь книгу? – думаю. – Чтобы она стала бестселлером. Как "Гарри Поттер". Или "Над пропастью во ржи"...
          Я представил себе, как сижу в кресле за круглым столом в книжном магазине. И раздаю автографы. И у меня берут интервью всякие журналисты. А потом по моей книге снимают фильм. И по всей Москве висят рекламные бигборды...
          Да, если написать бестселлер, потом запросто можно жить на полученные гонорары. Положить деньги в несколько банков и поселиться где-нибудь на берегу озера. Рядом с лесом. И Ромка приезжал бы ко мне в гости.
          Или стать фермером. Как Кен Кизи. Это один американский писатель. У него есть отличная вещь – "Над кукушкиным гнездом". Про психушку и про свободу. Она тоже стала мировым бестселлером. И этот Кизи на полученные гонорары купил себе ферму и устроил там коммуну для хиппи.
          И фильм по этой книге – тоже супер. Его снял один венгр. Только я забыл его фамилию.
          Или можно купить себе самолет, как Ричард Бах. Который написал "Чайку Джонатан Ливингстон". И полететь на нем вокруг света...
          Только я вдруг понял, что никакого бестселлера мне ни за что не написать. Потому что это, наверное, жутко трудно. Написать по-настоящему классную книгу.
          Мне стало так грустно, что чуть слезы на глаза не навернулись. Уже светало, от воды тянуло прохладной сыростью. И я почувствовал, что замерз, сидя на голой земле.
          Поднявшись, я помахал руками, чтобы согреться, бросил последний взгляд на уходящую к дальнему берегу водную гладь и пошел обратно в сосняк.

          Подходить к забору, отгородившему чуть ли не целую бухту в частное владение, мне не хотелось. Я решил вернуться к пляжу с рестораном и танцплощадкой. Вдруг там, на территории этой зоны отдыха, есть коттеджи, где можно переночевать?
          Но вышел из леса я совсем в другом месте. Стал обходить ту мусорную кучу, в которую чуть не вляпался, когда шел сюда. А в лесу было еще довольно темно, и я сбился с курса.
          В итоге я наткнулся на асфальтированную дорожку и пошел по ней куда-то в глубь территории. Было удивительно тихо. Танцы до упаду уже закончились. Кое-где еще горели фонари. Но было уже светло. В голове у меня теснились всякие мысли. Наверное, от усталости. И о ком бы я ни подумал – все казались мне совсем не такими, как я.
          Юра-Амиран бросил к черту свой хиппизм и преспокойно учится на психфаке. Лева, с которым я жил когда-то в одной комнате, – тоже, считай, уже куда-нибудь поступил. И Тимыч наверняка куда-нибудь поступит следующим летом. Даже этот чокнутый Фил, который жил с Серегой Стадником, наверняка кончит себе школу, как все, и поедет учиться куда-нибудь в Америку.
          А у меня и учиться-то дальше – нет никакого желания. Даже эту дурацкую школу закончить.
          Холден Колфилд и то знал, чего ему хочется в этой жизни. Стоять над пропастью и ловить малышей, которые играют во ржи. Хватать их, когда, заигравшись, они подбегают к самому краю...
          А я? Я совершенно не понимал, чего мне хочется. Словно я оказался вдруг один во всей вселенной.
          Что, если там, куда я завтра уеду, будет всё то же самое, что и здесь, в Москве? Вся эта взрослая фигня с их непонятной возней. И какая-нибудь местная элитка. И та же обслуга... Только совсем нищая. Потому что иначе они бы не приезжали сюда в качестве гастарбайтеров. Всё – то же самое, только еще в сто раз хуже, чем тут, в богатой Москве.
          От этих мыслей у меня заболела голова. Может быть, конечно, и не от мыслей, а с похмелья. Или у меня включились защитные функции организма и послали мне головную боль, чтобы я не подох от тоски.
          Но тут сосны стали реже, и я вышел к автостоянке, застывшей в сером свете раннего утра.
          У края автостоянки, прямо среди сосен, стояли нескольких деревянных домов. На крыше одного из них бесполезно горел прожектор. А перед другим домом стоял деревянный стол с двумя деревянными лавками, и за ним сидели трое каких-то парней и негромко разговаривали.
          Я уже настолько устал, что направился прямиком к ним.
          Заметив меня, они сразу замолчали. Я подошел и спросил, не знают ли они, где здесь можно переночевать? Но они мне ничего не ответили. Сидят, смотрят на меня и молчат. Мне даже немного не по себе стало.
          Они все были очень здоровые. Не накачанные, а именно – здоровые. Как какие-нибудь спецназовцы. Один из них – в тельняшке и в расстегнутой куртке ветровке – сидел, положив на стол руки. И когда я на них глянул – на его руки, – то сразу подумал: такими руками запросто можно кому-нибудь шею свернуть.
          – Ты че, потерялся? – говорит наконец этот парень в тельняшке.
          Причем, без всякой подколки. Оба других парня даже не улыбнулись.
          – Да вроде того, – говорю я, стараясь попасть ему в тон. – Мы сюда с друзьями на катере приплыли, с того берега.
          Я неопределенно махнул рукой. Надеюсь, что в сторону водохранилища.
          – Знаете, тут есть ресторан на пляже. С танцплощадкой, – говорю. – Я там с одной девчонкой познакомился. И пошел с ней гулять. А когда вернулся, вся банда уже уплыла. Наверное, хорошо поддали ребята. Пока меня не было.
          – Теперь они за мной уже вряд ли вернутся, – говорю. Потому что они продолжают молчать.
          Я тоже замолчал. Не знал, что им еще сказать.
          – А девчонка твоя куда делась? – спрашивает наконец другой парень, который сидел вполоборота ко мне. Он был в сером костюме и в белой сорочке, расстегнутой у воротника. Глаза у него были какие-то туповатые.
          – Да она не моя, – говорю. – Я с ней тут познакомился, в ресторане. Она тут тоже с компанией была. Наверно, уже уехали...
          – А, – говорит он. – Понятно.
          – Бывает, – глубокомысленно заметил тут третий парень, который сидел рядом с парнем в тельняшке. А этот парень в костюме повернулся к своим приятелям и говорит:
          – Ну че, не дадим парню пропасть?
          Этот парень в тельняшке, который, наверное, был у них главным, молча уставился на меня. Потом встал, опершись руками о стол, перешагнул через лавку и кивнул мне на дом.
          – Ладно, – говорит. – Пошли, браток.
          Мы с ним поднялись на веранду, он открыл дверь и говорит:
          – Заходи, гостем будешь.
          Я вошел в небольшую комнату типа прихожей. Из нее внутрь дома вела еще одна дверь. Этот парень в ветровке включил свет и кивнул мне на старый диван под окном, на котором лежало скомканное одеяло.
          – Располагайся, – говорит. – Без подушки обойдешься?
          – Да, – говорю. – Вполне обойдусь. Спасибо большое.
          – Тогда спокойной ночи, – говорит он. И вышел, закрыв за собой дверь.
          Зевнув, я еще раз огляделся. Кроме дивана в комнате были только старое кресло с вытершейся обивкой и холодильник в углу. И на холодильнике стоял древний переносной черно-белый телевизор с выдвинутой антенной.
          Спать хотелось смертельно. Голова была тяжелая, как чугун, и тупо пульсировала. Ни о чем больше не думая, я выключил свет, уселся на диван, снял кроссовки, запихнул их под диван, лег, натянул на себя одеяло и закрыл глаза.
          Без подушки было непривычно. К тому же из окна сочился утренний свет. Повернувшись набок, я некоторое время тупо слушал, как они говорят снаружи, за дверью. Потом вдруг оказался проводником плацкартного вагона. Со шваброй в руке, перед раскрытой дверью туалета. И с тряпки прямо на пол стекает грязная вода. А вагон мотает так, что я вот-вот вляпаюсь джинсами прямо в эту мерзкую тряпку. Я должен снять ее со швабры и выжать руками над унитазом. Но это так противно, что я всё стою и стою. И боюсь, что вот сейчас припрутся пассажиры...
          Мне стало холодно, и я перевернулся на другой бок и подоткнул под себя одеяло. Вагон с туалетом наконец куда-то пропал. А я оказался на презентации своей книги. На сцене театра. С книгой в руках. В горле было сухо, и я все время облизывал губы. И никак не мог начать говорить. Жутко неловкая ситуация. Потому что в зале сидели сплошные придурки.
          Совершенно не помню, как я уснул.

          ***

          Снились мне, по-моему, сплошные кошмары. Хорошо, что я ничего не запомнил. Но когда я проснулся в той комнате, на этом старом диване, у меня было именно такое чувство: что мне сто часов подряд снилась всякая муть.
          В комнате было сумрачно, я даже не сразу сообразил, где это я? Пока я спал, кто-то задернул на окне занавески. Откинув одеяло, я уселся на диване и крепко протер глаза. Во рту было сухо, и губы тоже – были жутко сухие. Я облизнул их, но это не очень помогло. Меня вдруг пронзила мысль: на месте ли мой паспорт, и деньги? Быстро ощупав карманы, я убедился, что всё на месте. В следующую секунду меня взяла досада. С чего я вдруг испугался за свои карманы? Я уже вспомнил, как попал в эту комнату, и мне стало стыдно перед этими парнями, которые пустили меня переночевать. Хорошо, в этом "предбаннике" никого не было.
          Ощущение было такое, как будто я заснул час назад. Голова, правда, больше не болела, но была тяжелая, как чугун. Вот-вот свалится мне прямо в руки. Сколько сейчас времени? – подумал я и тут же отчаянно зевнул. Так, что у меня чуть челюсть не свело. Потом обернулся, отдернул занавеску и попробовал найти солнце, приблизившись к самому стеклу. Но оказалось, пока я спал, небо затянули тучи.
          Пить хотелось жутко. Нагнувшись, я нащупал под диваном свои кроссовки, быстро обулся, секунду подумав, аккуратно сложил одеяло и подошел к двери. Перед тем, как выйти, я обернулся и с тайной надеждой посмотрел на другую дверь, которая вела внутрь дома. Наверняка там где-нибудь есть вода. Или еще что-нибудь, что можно выпить. Но я и так был до фига обязан этим ребятам. И лазить без спросу в их доме было бы последним свинством.
          Вздохнув, я открыл дверь и вышел на крыльцо. На стоянке не было ни души. Я подумал, что, наверное еще рано, и все отсыпаются после бурной ночи. Посмотрел на деревянный стол, за которым рано утром сидели эти трое парней. Потом – на прожектор на крыше. Прожектор уже потушили, и я понял, что начался новый день.
          Небо было сплошь в плотных серых облаках. Наверное, погода менялась. Но было еще тепло. Во всяком случае теплее, чем когда я сидел под утро на берегу водохранилища. Порыскав взглядом по стоянке, я заметил указатель с надписью "Туалет", сбежал с крыльца и рванул по асфальтовой дорожке к белому каменному строению под соснами.
          Вопреки моим ожиданиям, туалет оказался на удивление чистым и даже почти не вонял. Наверняка его только что вымыли перед моим приходом. Но главное – там был умывальник.
          Я открутил кран, и в раковину забила вода. Йесс! Первым делом я набрал полный рот воды, запрокинул голову и прополоскал горло. Потом умылся, вытер лицо рукавом и снова стал полоскать рот. Минут десять его полоскал. Такое блаженство...
          Немного воды я выпил внутрь. Пить больше – побоялся. Все-таки у нас в Москве опасно пить воду из-под крана.
          Пригладив напоследок волосы мокрыми руками, я заглянул в кабинку и снова вышел под сосны.
          Вчера я переспал с женщиной. Просто с ума сойти. Ухмыльнувшись, я потянулся всем телом, как довольный кот.
          Интересно, проснулась она уже или еще нет? Я представил, как эта Таня просыпается утром, и откидывает одеяло, и спускает ноги с кровати...
          Что она будет делать, если найдет мой телефон? Вот будет прикол, если она позвонит моим родителям! Или они ей позвонят... Надеюсь, у нее хватит ума сказать, что я жив-здоров. И ночевал у них в доме.
          И еще я вспомнил ту девушку в зеленом платье. С танцплощадки. Как она танцевала с тем парнем под "Rammstein".
          Честно сказать, она вообще не выходила у меня из головы. С такой девушкой, наверное, можно прожить всю свою жизнь. И целыми днями работать где-нибудь в офисе, только чтобы она была счастлива. И ходить с ней куда-нибудь в кафе вечерами. А в отпуск – уехать на далекие острова.
          Да, дети мои, жить иногда бывает так прекрасно, что никакими словами не передать. И я мысленно пожелал ей: пусть она будет счастлива. Хотя бы и с тем парнем в жилетке. С которым они вчера ушли, обнявшись, как двое влюбленных. Мне не жалко, если у них – любовь.
          Вернувшись к стоянке, я пошел по дороге, которая к ней вела. Я решил, что она выведет меня к тому самому КПП со шлагбаумом. У въезда на территорию комплекса отдыха "Сосновый берег".
          Наверное, я жуткий эгоист, но в тот момент я совершенно не думал о том, что мои родители, наверное, с ума сходят из-за того, что я исчез неизвестно куда. Вокруг было так здорово, что хотелось запеть во все горло. Сосны, птички поют, тишина, ни души... Словно я и вправду начал новую жизнь. И вдруг через дорогу перебежала белка и, скребя коготками, стремительно взобралась на сосну. Обалдеть!
          Дорога и вправду привела меня к тому самому КПП, через который я вошел сюда вчера ночью. Тут тоже было довольно пустынно. В будке у шлагбаума сидел охранник. Я бодро сказал ему:
          – Доброе утро!
          Он изумленно на меня уставился и машинально кивнул головой. А я быстро прошел мимо будки и пошел по вчерашней дороге – среди высоченных елей.
          Мой жизненный план был идеально прост. Надо узнать, который час, и как-нибудь добраться в Москву. Больше я в тот момент ни о чем не думал.
          Мне стало жарко в расстегнутой куртке, и я снял ее на ходу. И вдруг замахал руками и курткой, как чокнутый, и издал ликующий клич. И пустился бежать вприпрыжку по серому, мягкому асфальту. И в тот момент я чувствовал себя таким свободным, каким, наверное, уже никогда в жизни себя не почувствую. Казалось – еще немного, и я запросто оторвусь от земли. И пойду по воздуху, не касаясь асфальта. Как герой "Иллюзий" Ричарда Баха.
          Правда, пробежал я немного. Метров тридцать. Потому что у меня бешено заколотилось сердце, сбилось дыхание, а башку прошило болевым спазмом. От невыспанности и с похмелья. И я снова перешел на быстрый шаг. Но все равно, у меня было такое чувство, что весь мир лежит у моих ног. И когда сзади, из-за поворота, раздался шум первой едущей по этой дороге машины, я уже знал, что уеду из Москвы прямо сегодня. Куда? Это было совсем не важно. Главное – сегодня я покину Москву навсегда. И уйду в другой мир. И возьму с собой только самые лучшие воспоминанья. Эту удивительную девушку в зеленом платье. Белку, перебежавшую мне дорогу. Ночную танцплощадку с музыкой "Rammstein". Того прикольного парня в высоких ботинках, штанах до колен, жилетке и черной шляпе. И эту Таню. И всё, что у нас с ней случилось в доме этих пиарщиков. И эту дурацкую железную чайку на крыше. И освещенный прожектором катер, уткнувшийся носом в песок. И обрыв, над которым я сидел ночью. Перед уходящей вдаль черной водной гладью. И ту свою яркую звезду. И Тимку. И моих приятелей хиппи. Как мы ездили с ними в Лисью бухту, в Крым. И эту Янку – бывшую подружку Юры-Амирана. И ту девушку с почты. И еще одну девушку... Даже этих трех парней, которые пустили меня переночевать.
          И Ольку, конечно, тоже буду вспоминать. Обязательно!
          Я обернулся и голоснул. Но выскочивший из-за поворота "Ниссан" цвета металлик обогнал меня и умчался по пустой дороге. Хотя в нем была только одна дамочка – за рулем.
          Но я на нее даже не обиделся. Решил, что и это будет частью моих воспоминаний.
          И снова шел по дороге, полной грудью вдыхая утренний воздух. И улыбка сама лезла мне на лицо.
          "Я уезжаю навсегда ла-ла ла-ла-ла ла ла-ла..." – запел я, переделав по вдохновенью последний хит "Мумий Тролля". Воображая, что пою голосом Ильи Лагутенко...
          Только прежде, чем уехать, я обязательно поеду в Осиновку, чтобы увидеться с Ромкой. Потому что мне стало вдруг очень нужно, чтобы в Москве осталась хоть одна живая душа, которая меня поймет.

          Ромка – мой двоюродный брат. Ему только одиннадцать лет. Но если сравнить его с некоторыми из моих одноклассников, то Ромка уже в сто раз более взрослый, чем они. По своему интеллекту, конечно. Когда с ним болтаешь, иногда даже страшно становится, до чего он умный. Можете себе представить одиннадцатилетнего мальчугана, который любит читать книги и реально до фига их читает? Причем, даже такие серьезные книги, как "Мартина Идена" Джека Лондона или "Тайфун" Джозефа Конрада. Мне "Тайфун" тоже жутко понравился. Но я-то прочел его сейчас, а не в одиннадцать лет.
          Ладно бы еще это были Акунин или "Мастер и Маргарита", про которых все кругом говорят. Но вот Акунин ему как раз не очень понравился.
          И еще он знает кучу всего про животных и раздобывает про них такие книжки, о которых вообще мало кто слышал. Взять ту же "Не кричи: волки!" Фарли Моуэта или книгу Джейн Гудолл про гиеновых собак, гиен и шакалов. Или "Медведи и я" одного американского индейца Лесли. Очень серьезные книги, между прочим. Вставляют мозги так, что мало не покажется. Я только когда их прочитал, понял, что все эти животные ничуть не хуже нас с вами. Все эти волки, медведи, гиены... Я серьезно. А вставил мне мозги, по сути, мой десятилетний двоюродный братишка. Я-то в его возрасте про животных разве что Джеральда Даррела читал. Который ловил всё, что летает, ползает и шевелится. А потом – сажал в клетки для своего зоопарка. Зато у него в книгах была куча всяких веселых приколов про животных, которые мне жутко нравились. А Ромка Даррела и на дух не переносит.
          И при этом он совсем не похож на какого-нибудь замороченного вундеркинда, какими их все себе представляют. Вроде победителей всяких международных олимпиад, которые целыми днями сидят за книгами или за компом. Вот уж ни фига подобного! Ромка очень даже общительный. И друзей у него хватает. В Осиновке его уже половина деревни знает, наверное. И окрестности он там уже лучше меня знает.
          Короче, с Ромкой я мог поговорить по-настоящему. Как со взрослым. И он бы меня понял.
          Но знаете, что самое паршивое? Очень мало кто захочет с ним так говорить. Детей ведь вообще никто не принимает всерьез. Вроде как этих волков и медведей.

          До перекрестка я дошел на удивление быстро. За это время меня обогнали еще две машины. И оба раза я голоснул, но они не остановились. Несколько машин пронеслись мне навстречу. Но все равно – для ближнего Подмосковья, да еще и рядом с зоной отдыха у воды, дорога была на удивление пустынной. Наверное, все еще и вправду спали после бурного летнего вечера накануне уик-энда.
          Повернув направо, я пошел вдоль этого чудного дачного поселка с красными кирпичными заборами. Дом этих пиарщиков с железной чайкой на крыше отсюда не было видно. Он стоял на другом краю поселка.
          Вокруг было тихо, и я совсем уверился, что проспал какой-нибудь час или два. И сейчас – жуткая рань.           У въезда на одну из улиц у дороги работал ларек со всякой мелочью. Я его еще вчера заметил. Малый джентльменский набор. Пиво, соки, чипсы, шоколадки, сигареты...
          Я подошел к ларьку и заглянул в окошко. Девушка продавщица в футболке и джинсах сидела ко мне боком и читала "покет" в мягкой обложке. Я сразу вспомнил вчерашний вечер и мне стало смешно. Представил, как эта Таня проснулась и тоже читает заботливо оставленный мной покет, лежа в постели.
          – Доброе утро, – говорю.
          – О, Господи, – подскочила она. – Так и карачун схватить можно.
          Она сказала это сердито и в то же время как-то приветливо. Все-таки я был покупателем.
          Довольно симпатичная девчонка. А может быть, просто любая девушка показалась бы мне в то утро симпатичной.
          Я купил у нее пачку медового печенья и пакет апельсинового сока (меня что-то потянуло на сладкое). И спросил, как отсюда добраться в Москву?
          – В Москву? – говорит она.
          Почему-то она очень удивилась моему вопросу. И наморщилась. Как будто решает сложную задачу.
          – Это надо туда пройти, – говорит. И показывает мне рукой в ту сторону, откуда я только что пришел. – Там за перекрестком есть остановка.
          – Понятно, – говорю я со вздохом.
          – Только автобус редко ходит, – говорит она.
          – Ясно, – говорю. – Ну ладно. Спасибо.
          – Да не за что, – говорит она. – Заходите.
          – Простите, – говорю я, спохватившись. – А вы не подскажете, который сейчас час?
          На руке у нее часов не было, но она, вздохнув и снова наморщившись, достала откуда-то мобильник, всмотрелась в экран и говорит:
          – Восемь двадцать три.
          – Спасибо, – сказал я ей, отошел от киоска, остановился и вскрыл пачку печенья.
          Что делать? – думаю.
          Идти обратно, чтобы искать остановку и ждать там автобус, который неизвестно когда приедет, было в облом. Я посмотрел в ту сторону, откуда мы вчера приехали с этим Олегом, и постарался вспомнить: далеко ли отсюда до той дороги, по которой может ходить другой транспорт на Москву?
          Может, вернуться к киоску и спросить? – думаю.
          Но мне почему-то стало неловко. Подойду опять, как придурок. А она опять вздрогнет и вскинет на меня глаза от своего "покета".
          В общем, я стоял, как ослик между двумя стогами сена, и машинально жевал печенье, запивая его соком. До тех пор, пока из улицы, возле которой стоял киоск, не вырулил ярко-синий "Пежо". Знаете, такой укороченный, двухдверный.
          Закрутив поскорее крышку на пакете с соком и сунув остаток печенья в карман куртки, я голоснул и страшно удивился, когда "Пежо" плавно затормозил и даже сдал назад, мне навстречу.
          – Простите, вы не в Москву едете? – наклонившись к открытому окну, спросил я у сидевшего за рулем мужчины.
          – В Москву, – кивнул он.
          – Вы меня не захватите? – говорю я ему поспешно. – А тот тут спят все. А у меня встреча в десять часов, на "Академической".
          Вру, конечно, но что тут поделаешь? Надо же мне придумать какой-нибудь предлог.
          – Садись, – говорит он добродушно.
          Я поскорее забрался на сиденье, и мы поехали.
          – С дач? – спрашивает он, кивая налево.
          Мы как раз проезжали мимо последних домов.
          – Ага, – говорю. – Просто вчера все гуляли допоздна, а теперь отсыпаются.
          Он усмехнулся и прибавил скорость, а я оглянулся и успел заметить в боковое окно мелькнувший в конце поселка дом черных пиарщиков с летящей железной чайкой на крыше. Эх, как там эта Таня?..
          – Успеешь, – говорит он, когда я сел прямо. – Дорога с утра пустая. Через двадцать пять минут будем на "Бабушкинской". А там – по прямой. Еще ждать придется...
          – Да, – говорю. – Теперь успею. Спасибо большое. А то тут автобус можно ждать до второго пришествия.
          – Не люблю опаздывать, – говорю.
          – Серьезно? – говорит он, глянув на меня. – Похвальное качество.
          Он был ничего мужик, нормальный. И подобрал меня явно не из-за денег. Что деньги у него есть, это сразу было видно. Ему было лет сорок, наверное. Он был в рубашке с короткими рукавами, в джинсах и в кроссовках. С короткой стрижкой. А нос у него был с горбинкой. Но он был точно русский, не кавказец.
          С минуту мы ехали молча. И меня сразу стало клонить в сон.
          А потом он говорит:
          – Погода меняется.
          – Да, – говорю я, немного встрепенувшись. – Вчера был классный день. И ночь – тоже. Мы с ребятами на катере по водохранилищу ходили. Часов до двенадцати.
          Сам не знаю, почему я опять стал врать. С этими взрослыми всегда так. Если ты хочешь, чтобы они к тебе хорошо отнеслись, сразу начинаешь им врать. Просто само собой.
          – Каникулы... – говорит он. – Хорошее время.
          От плавного хода машины на меня напала жуткая зевота. И когда мы через несколько минут заехали на заправку, я сам не заметил, как задремал. А потом, когда мы снова поехали, – вообще заснул по-настоящему.
          Снилась мне опять всякая фигня. Так что я даже не сразу сообразил, где нахожусь, когда этот мужчина потрепал меня за плечо.
          – Приехали, – говорит.
          Я сразу встряхнулся. Мне стало жутко неловко, что я заснул у него в машине.
          – Извините, – говорю. – Что-то я не выспался.
          – Молодежь, – засмеялся он. – Утром не добудишься, вечером – не укладёшь.
          Я полез в карман, вынул сто рублей и протянул ему.
          – Спасибо большое, – говорю.
          – Денег не надо, – говорит он, глянув на мою руку. – Купишь себе мороженое.
          – Ну спасибо, – сказал я, смутившись, сунул кое-как деньги обратно в карман и выбрался из машины.
          Я аккуратно закрыл за собой дверцу, и ярко-синий "Пежо" укатил. А я пошел к входу в метро.
          Ну и ладно, – думаю. Даже хорошо, что сто рублей у меня остались. Они мне сейчас совсем не лишние. Кто его знает, когда я работу найду?
          Насчет "Академической" я этому мужику, конечно, наврал. Чтобы добраться в Осиновку, мне нужно было на Ленинградский вокзал. А это – на "Комсомольской". И времени у меня, чтобы смотаться в Осиновку, было еще вагон и маленькая тележка.
          Я спустился в метро и остановился на платформе, потому что поезд только что ушел. И тут на меня вдруг разом обрушился весь ужас моего положения. Ведь тот поезд, на котором мы ехали в этот дурацкий молодежный лагерь, наверняка уже подходит к этому Туапсе. А значит, родителям уже точно сообщили, что я исчез неизвестно куда.
          Хорошо, если эта Таня включит мой мобильник, и мои родители ей на него позвонят. А если нет?.. Вдруг он запихнулся куда-нибудь под кровать, и она его не заметит? Он же у меня выключен.
          Может, вернуться к кассе метро? – думаю. – Купить телефонную карточку и позвонить Гарику. Или Ольке.
          По инерции я пошел дальше, к середине станции, и можете мне поверить: от удивительной свободы, которую я чувствовал сегодня утром, не осталось и следа.
          Я уже остановился, собираясь повернуть назад и купить телефонную карточку, но тут из тоннеля вынесся поезд, и я по инерции вошел в вагон.
          Вагон был полупустой из-за субботнего утра. Я уселся на сиденье и стал пить апельсиновый сок. Что там говорить, от всех этих проблем мое желание свалить из Москвы стало в сто раз сильнее. Я сам не заметил, как начал напевать про себя "Утекай". Лучшую вещь "Мумий Тролля". Ем печенье, запиваю его соком, смотрю на идиотские рекламные плакаты напротив: каких-то йогуртов, сети обувных магазинов, мобилок, – а в голове у меня звучит музыка. И эти рекламные плакаты почему-то напоминают мне того маньяка из песни. Который ждет меня в подворотне. А я – совершенно один в этом мире. И нет ни одной живой души, которая могла бы стать вместе со мной "парочкой простых и молодых ребят". Потому что Ромка или Олька были не в счет. Они были еще слишком маленькие для таких поворотов.
          Жаль, – думаю, – что мне не удастся увидеться с Олькой. Но тут уж ничего не поделаешь. И лучше мне ей не звонить. Потому что Олька в два счета может заложить меня родителям. Вот Ромка – другое дело. Он меня ни за что не заложит. А вечером, когда я уже уеду, он все расскажет деду Егору и Екатерине Ивановне. Что я жив здоров и решил начать новую жизнь. И скажет им, куда я, примерно, поехал.
          Вот черт! – вспомнил я тут. – Я ведь написал родителям письмо, что я уехал на Урал.
          Это было плохо. Потому что ни на какой Урал я, конечно, не собирался. И Ромке врать – тоже никак не мог.
          Ладно, – решил я. – Что-нибудь придумаю. Время еще есть.

          Я уже вышел на "Проспекте Мира" и по инерции рванул на "Кольцевую", как вдруг подумал: надо купить Ромке что-нибудь в подарок. На память. Кто знает, когда мы с ним еще встретимся?
          Остановившись, как вкопанный, я развернулся и, пробиваясь сквозь нахлынувшую толпу, пошел обратно. Там, на "Проспекте Мира", длинный проход перед эскалатором на "радиусе". А я уже дошел почти до самого эскалатора, когда решил повернуть. И как раз попал в самую гущу народа. Жуть просто. Один мужик чуть с ног меня не снес. И все меня обкладывали чуть ли не матом. А ведь это была летняя суббота. Совсем не час пик в будние дни.
          Вернуться на "радиус" я решил, потому что лучше всего было подарить Ромке какую-нибудь классную книгу про животных. И я решил поехать в "Библиоглобус". Там наверняка можно будет подобрать что-нибудь подходящее. А потом – без пересадок – на "Комсомольскую" и на электричку.
          Я так обрадовался, что вовремя сообразил насчет подарка Ромке, что у меня сразу поднялось настроение. И когда я вошел в вагон, я уже вовсю перебирал разные варианты: какая книга может ему понравиться? И решил, что плюс к книге про животных обязательно куплю ему еще "Над пропастью во ржи". Ромка такой обалденный ребенок, что уже запросто может прочесть Селинджера. И наверняка всё поймет. А еще можно купить ему CD "Мумий Тролля". С "Утекай". И с "Владивосток 2000".
          Только, когда я вышел из метро на "Лубянке", у меня чуть крыша не поехала от досады. Потому что здание магазина было сплошь в строительных лесах.
          Вот черт, – думаю. – Неужели закрыто? Надо было идти себе на "кольцо" и ехать на "Новослободскую" – в лавку "У Кентавра". Там, правда, точно ни фига нет про животных, зато наверняка есть Селинджер. А вместо "животных" я купил бы Ромке Ричарда Баха. "Иллюзии" и "Чайку Джонатан Ливингстон".
          Но оказалось, что магазин работает. Только приносит покупателям извинения "за временные неудобства". Народу с утра было совсем мало, и я быстро нашел то, что искал. "Над пропастью во ржи" Селинджера в мягкой обложке. Издание мне жутко понравилось. Рисунок на обложке был просто классный. Точь в точь в духе книги. И стоила книжка совсем недорого.
          Взяв Селинджера, я пошел искать книги про животных и в итоге выбрал для Ромки дорогущий альбом про змей с кучей отличных фотографий. На самом деле это было не совсем то, что я искал. Потому что реальной информации о жизни змей в этой книге было совсем мало. А Ромка больше любит читать что-нибудь интересное, чем рассматривать фотографии. Но никаких книг подобных книге Джейн Гудолл про гиен или книге Моуэта про волков там не было. Только Джеральд Даррел и эти дорогущие издания в виде фотоальбомов.
          Ну и ладно, – подумал я. – В конце концов, это книга на память. А фотографии в ней – просто обалденные. Все равно Ромка будет рад. А читает пусть Селинджера.
          В общем, на CD я решил сэкономить. Расплатился за книги и поехал на Ленинградский вокзал.
          Мне повезло. Я как раз успел заскочить в отходящую электричку. Пройдя несколько вагонов, я сел на сидение по ходу поезда рядом с женщиной лет пятидесяти. В электричке было довольно пусто, и напротив нас сидел только пожилой мужчина в сером костюме.
          Ехать мне было часа полтора. А потом – еще пятьдесят минут идти через лес. Можно было, конечно, доехать в Осиновку и на автобусе со следующей станции. Но мы всегда предпочитали пройтись по лесу. А я никуда не спешил.
          Раньше, когда мы еще жили в Москве, меня каждое лето отправляли на месяц-два в Осиновку. К деду Егору и Екатерине Ивановне – моей "двоюродной" бабушке. Я вам про нее уже говорил. И последние два лета в Осиновке мы там были втроем: я, Олька и Ромка. Тогда Осиновка была еще деревня деревней. Большая часть домов – одноэтажные. И многие дома – деревянные, с резными наличниками на окнах. А рядом – лес, большое озеро на месте бывшего карьера и два маленьких озера в лесу. Очень красивое место.
          Усевшись, я достал из пакета книгу про змей и стал смотреть фотографии. Чтобы сполна заценить мой подарок Ромке. Женщина, которая сидела рядом со мной, тоже стала коситься на фотографии. И когда мы с ней пересеклись взглядами, выразительно поморщилась и передернула плечами.
          – Бр-р, – говорит. – Ужас.
          Но, по-моему, ей стало неловко, что она так говорит про мой альбом. Потому что она добавила – уже совсем другим тоном:
          – Дорогая, наверное?
          – Угу, – кивнул я со вздохом.
          – Сколько стоит? – тут же спросил сидевший напротив мужчина.
          Цену я знал, но все равно открыл оборот обложки и посмотрел на ценник, прежде чем ему ответить.
          – Ничего себе! – охнула моя соседка. А этот дядька покачал головой и говорит:
          – Да... Пол моей пенсии.
          И они обменялись такими многозначительными взглядами, что мне стало как-то совестно. Они оба были одеты не очень, и туфли у них были старые и стоптанные. Может быть, конечно, они специально так оделись. Потому что ехали на свои дачи. Только мне от этого легче не стало. Я уже не рад был, что достал при них эту книгу. Но спрятать ее теперь – тоже было в облом. И я, как обычно, начал врать.
          – Это на день рождения, – говорю. – В подарок. У моего брата сегодня юбилей. Ему десять лет исполняется. А он такие книги просто обожает. Про животных. Вот я с утра в Москву и смотался.
          – Ну разве что на день рожденья, – говорит эта женщина. Но все равно по ее тону понятно, что она не догоняет, как можно платить за книгу такие деньги?
          – Змеи, – говорит. – Какие же это животные? Страсть какая!
          – Ну почему, – говорю. – Смотрите, какие они красивые.
          – Да уж, красивые... – фыркнула она. – Жуть.
          – Между прочим большинство змей совсем не ядовитые, – говорю. (Это меня Ромка прошлым летом просветил, не помню уж почему...) – А у нас в России из ядовитых змей только гадюки водятся. И то в Московской области их уже почти не осталось. Так что их пора под охрану брать.
          – Ну вы скажете, – говорит она. – Гадюк охранять. А если она тебя укусит?
          – Да зачем ей вас кусать? – говорю. – Гадюки же на мышей охотятся. А человек по сравнению с мышью – как десять мамонтов по сравнению с человеком. Да эти гадюки от любого человека стремятся уползти куда подальше.
          – Это точно, – поддержал меня вдруг этот мужчина напротив. – От человека любой зверь старается убежать. Я раньше на кабанов охотился. Так если кабан тебя заметит, ты потом три дня будешь за ним по лесу гоняться. И за подранком – всё равно. А всё, что рассказывают, будто раненный кабан на тебя идет, – это басни. И если ты к нему будешь по ветру подходить, он за километр твой запах учует и уйдет так тихо, что ты ничего не заметишь. А змей кабаны жрут. Потому что у кабана шкура толстая, и змея ее прокусить не может.
          – Брр... – говорит эта женщина, передернувшись. По-моему, кабаны тоже внушали ей ужас.
          – Нет, – говорит. – Все равно я на этих змей смотреть не могу.
          Ага, – думаю. – Как же! На самом деле она только и делала, что пялилась в мой альбом, прямо глаз не могла оторвать от фотографий. Правда, фотографии были очень классные.
          Не знаю, чем бы все это кончилось, но тут мне на счастье в вагон вошел один из этих коробейников. Которые все время ходят по электричкам со всякой фигней. И завел на весь вагон зычным голосом:
          – Уважаемые пассажиры, вашему вниманию предлагаются высококачественные носки из чистого льна.
          Эта женщина, что сидела рядом со мной, сразу заинтересовалась этими носками. И когда продавец к ней подошел, стала их смотреть и купила сразу две пары. Пенсионер напротив тоже ими заинтересовался.
          Воспользовавшись ситуацией, я спрятал альбом в пакет, нарочно зевнул, прикрыв рот рукой, и закрыл глаза.
          Притворяться мне не пришлось. Мерное покачивание электрички меня быстро усыпило. Все-таки я совсем не выспался этой ночью на водохранилище. Только снилась мне опять всякая муть. Что-то жутко неприятное. Так что я здорово обрадовался, когда, проснувшись, обнаружил, что еду в электричке.
          А проснулся я оттого, что эта женщина, которая до смерти боялась змей, стала выходить. Пенсионер в сером костюме все еще сидел напротив. И рядом с ним сидели две женщины. На нашем сиденье тоже сидела какая-то новая женщина с покетом в руке. Когда моя соседка вышла, она передвинулась ближе ко мне.
          Я хотел привычно глянуть, который час, но чехол для мобилки оказался пустым. Тут я окончательно всё вспомнил и, невесело хмыкнув, посмотрел в окно. Мы уже подъезжали к Зеленограду. Ничего себе я разоспался!
          В животе у меня буквально кошки скребли. Достав из кармана пачку с остатком печенья, я стал хрустеть потихоньку. Но печенье скоро кончилось. К тому же от него у меня пересохло во рту и жутко захотелось пить. Я закрыл было глаза, но тут же вспомнил, какая муть мне снилась, и сразу встряхнулся. В голову лезли дурные мысли. А вдруг я от этой Тани какую-нибудь заразу подхватил? – думаю. Ведь мы с ней занимались самым что ни на есть опасным сексом.
          Чтобы отвлечься, я скосил глаза на покет, который читала сидевшая рядом со мной женщина, и тоже стал читать ее книжку. Какой-то детективчик в мягкой обложке.
          Бог мой! Ничего более тупого и нудного я в жизни своей не встречал. Вдобавок все предложения в нем были какие-то до ужаса правильные. Как будто эту книгу писал не писатель, а какой-нибудь учитель русского языка в младших классах. А когда эта женщина перевернула страницу, пошла такая откровенная халтура, что я чуть не усомнился в своих умственных способностях. Да, – думаю. – Неужели эта Таня вчера такую вот фигню читала? Когда я спешил к ней, охваченный страстью.
          Только странное дело, я никак не мог оторваться от этого дурацкой книжки. Каждый раз, когда моя соседка поднимала глаза, я быстро отводил свой взгляд и делал вид, что смотрю в окно. А потом – снова начинал украдкой читать. Минут через десять я читал этот детектив буквально на последнем издыхании. Но на меня прямо гипноз какой-то нашел. Словно я не мог поверить, что такие книжки существуют в природе. Нарвался на настоящее чудо.
          В итоге эта женщина меня все-таки спасла. Заметила, что я читаю ее книжку, и мне пришлось отвернуться к окну. Потому что я терпеть не могу, когда меня вот так ловят с поличным. За чтением чужой книжки где-нибудь в транспорте. По-моему, это все равно, как если бы я потихоньку ел чужой обед где-нибудь в кафе. За который заплатил кто-то другой.
          Мне стало досадно. И я обрадовался, когда эта женщина спрятала книжку в сумку и вышла на очередной станции. Вместе с этим пенсионером – охотником на кабанов.
          Охотников я, вообще-то, тоже терпеть не могу. Ладно бы им еды не хватало. Но эти придурки убивают всякую живность только для своего развлечения. А Ромка мне совершенно четко объяснил, что все эти зверюги и птицы – самые что ни на есть живые твари. Вроде нас с вами. Даже еще в сто раз лучше. Потому что у них больше эмоций и меньше всякой дури в голове. И процент придурков среди них наверняка в тысячу раз меньше, чем среди людей.
          Когда я обо всем этом начинаю думать, мне тоже хочется взять ружье и пойти охотиться. Только не на зверюшек, которые никому ничего плохого не сделали, а на всяких придурков. Не важно, с ружьями они или без...
          А правда, прикольно было бы? Если бы на этих охотников тоже кто-то начал охотиться. Как в "Хищнике".
           (Это такой старый фильм со Шварцнеггером. Там на Землю прилетает охотник инопланетянин. Который обожает собирать человеческие черепа. А Шварцнеггер со своим отрядом супер коммандос попадает ему под раздачу. Потом, конечно, Шварцнеггер вступает с ним в схватку, как бешеный хомячок. И побеждает, заманив этого типа в ловушку. Отстой, словом. Но сама идея – прикольная.)
          В вагоне уже было мало народу. Обе женщины, которые сидели напротив меня, дремали, клюя носом. Я снова достал книгу про змей и стал смотреть фотографии...

          * * *

          В лесу было классно. Даже мусор попадался как-то редко. Я бодро шел по знакомой тропинке, сняв куртку и завязав ее на поясе за рукава, но все равно скоро вспотел от быстрой ходьбы.
          В голове у меня царил полный бардак. Я только и делал, что представлял себе, как увижу Ромку и подарю ему книжки. И лишь когда вышел к ближнему озеру – на месте бывшего песчаного карьера, – задумался, как мне быть? Осиновка была уже совсем рядом – на другом краю озера. А у меня не было никакого плана, как подобраться к Ромке?
          Может, зайти на почту? – думаю. Вдруг там продают телефонные карточки? Тогда можно будет позвонить и попросить к телефону Рому писклявым голосишком. А может быть, мне повезет, и Ромка сам возьмет трубку.
          Я вдруг подумал: а что, если Ромка уехал на выходные в Москву?
          От этой мысли мне стало так тоскливо, что впору повеситься. И я чуть ли не бегом рванул к Осиновке.
          По дороге я на всякий случай тщательно осмотрел берег карьера. Но никаких пацанов Ромкиного возраста не заметил. Хотя народу на озере хватало. Несмотря на пасмурный день, на берегу стояли машины, орала музыка. Несколько человек купались. А в одном месте уже жарили шашлыки.
          У самой деревни я внезапно передумал и свернул к осиннику. Вдруг Ромка с приятелями на дальних озерах? Это сразу решило бы все проблемы.
          Эти два дальних озера гораздо меньше, чем карьер, зато они натуральные. Природного происхождения. И находятся прямо в лесу. Они такие маленькие, что в них даже не купаются. И потому там всегда мало людей. Все ходят на карьер. Хотя идти к этим озеркам на самом деле совсем близко – километра два через поле и красивый осинник. Осиновку, наверное, в честь этого осинника и назвали. Раньше это была маленькая деревушка. И вокруг был сплошной лес. А в лесу жили кабаны. И чуть ли не волки с медведями. Мне это в детстве дед Егор рассказывал. А в небе, наверное, парили орлы.
          А потом тут начали строить дачи. Еще в советское время. Когда на месте карьера уже было озеро с песчаными пляжиками.
          Но все равно еще лет пять назад Осиновка была деревня деревней.
          А сейчас на берегу карьера уже отгрохали целый дачный поселок из трехэтажных домов. Может, и осинник скоро вырубят ко всем чертям, чтобы понастроить дач.

           К первому из двух озер в лесу я примчался минут за пятнадцать. Но на нем были только какие-то сумасшедшие рыболовы и один собачник с красивой колли. Я свернул к другому – самому дальнему – озеру, и сначала во мне вспыхнула надежда. Потому что сквозь деревья я увидел нескольких пацанов Ромкиного возраста. Но когда я вышел к берегу, оказалось, что Ромки среди них нет. Оно и понятно. Потому что эти придурки швыряли бутылками в лягушек.
           Честно признаться, в детстве я тоже терроризировал жабаков. Но мне тогда было лет шесть или семь. А этим придуркам было уже лет по десять-двенадцать. Могли бы и сообразить, что лягушке совсем не по кайфу, когда в нее попадет бутылка. Да они их просто стремились убить. Жутко находчивые уроды. Поскольку камней тут не было, а стеклянные бутылки были в явном дефиците, они наполняли до половины водой пластиковые бутылки и швыряли их. Правда, это было и к лучшему. Потому что попасть в лягушку такой бутылкой – проще застрелиться. Во-первых, бросать неудобно. А во-вторых, любой среагирует, когда в тебя летит такая бомба.
           Заметив меня, пацаны сразу прекратили свое гнусное занятие и сделали вид, что бутылки у них – совсем для других целей. И глянули на свои велосипеды, на которых они сюда приехали. Потому что шел я к ним как раз со стороны велосипедов. И по мне было отлично видно, как я отношусь к тому, чем они только что занимались. Но, подойдя к ним, я всего лишь спросил: знают ли они Ромку, который живет у Кадочниковых? Аж самому противно стало.
           Они сразу приободрились и сказали, что Ромку знают. Меня это не удивило. Я же вам говорил, что Ромка очень общительный.
           Тогда я спросил: не знают ли они, где он сейчас? Они помотали головами, глядя на меня, как на ненормального, – приперся мужик в лес Ромку искать. И сказали, что не знают.
           – А он вообще тут сейчас, в Осиновке? – говорю.
           – Вчера был тут. А вы что, ему позвонить не можете? – отвечает один из них чуть ли не с насмешкой.
           Нагловатый такой пацан в нехилом прикиде. Наверняка с этих новых дач. И чавкает жвачкой. А у меня как раз рот опять пересох от быстрой ходьбы.
           Вообще-то я выпил бутылку "Пепси", когда вышел из электрички, но после этого уже сто лет прошло.
           – Слушай ты, супербой, – говорю. – Тебе когда-нибудь бутылкой по маковке попадали?
           – Не-а, не попадали, – говорит он все еще нагло, но жвачку жевать перестал.
           – Так может, попробуем? – говорю я ему и бросаю взгляд вокруг, как будто ищу подходящую бутылку.
           – Давай, – говорю. – Ты по лягушке, а я – по тебе.
           Сам не знаю, с чего я так разозлился.
          Они притихли. А этот придурок весь напрягся и отвернулся в сторону, изображая презрительность. Но лицо у него стало красным, как кетчуп. Все-таки я был гораздо сильнее его, и он струсил мне возразить.
           – Да мы их пугаем только, – говорит тут другой пацан.
           – Мы не в жабаков, мы рядом с ними кидаем, – говорит еще один – белобрысый, маленький, в футболке навыпуск, которая свисала у него чуть ли не до колен.
          Врут, конечно. Но на самом деле им стало неловко. Это было видно. Они были младше этого козла и, по-моему, испугались. Да я и сам вдруг почувствовал себя полным идиотом. Потому что всё это было абсолютно бесполезно. Так бесполезно, что хоть удавись.
          Наверняка, когда я уйду, этот придурок в прикиде на десять тысяч рублей займется тем же самым. Даже, может быть, придумает еще более садюжную развлекуху. Чтобы выместить свою злость на том, кто слабее него. А может быть, и пацанам по башке надает. Или они всей бандой начнут кого-нибудь мучить. И толку от моего дурацкого наезда...
           А стал бы я вмешиваться, если бы они были одного со мной возраста? – подумал я вдруг. – Даже если бы они занимались чем-нибудь гораздо худшим?
           Вот в том-то и дело, что я не мог дать однозначный ответ. Может, и влез бы, конечно, сдуру. Только уж точно не потому, что я такой смелый и жутко сознательный. Скорее, от отчаяния. Просто мне стало бы вдруг наплевать на то, что будет потом. Лишь бы оторваться на всех этих гнусных уродов. В масштабе вообще всей Земли.
           И если я так уж пекусь об этих лягушках, то какого черта начал их расспрашивать, не знают ли они, где сейчас Ромка?
           А что, если этот пацан, который сейчас лопается от злости, потом всю жизнь будет восстанавливать свою репутацию? – думаю. – Всю жизнь будет наезжать на каждого, кто слабее него? И окружит себя такими же уродами?
           Я таких типов выше крыши насмотрелся в нашей школе.
           Так это – в школе! А что будет потом? Когда они станут хозяевами жизни вслед за своими папами. Понимаете, к чему я клоню?
           Короче, на душе у меня враз заскребли все кошки вселенной. Хотя каких-нибудь пять минут назад я только и делал, что мечтал, как увижу сейчас Ромку. И как он обрадуется тем книгам, которые я для него купил.
           – Ладно, пока, – кое-как сказал я этим двум киндерам. Которые стали передо мной оправдываться.
           Повернулся и пошел к черту, даже не взглянув на их велосипеды.

           Эти придурки так выбили меня из колеи, что я опомнился только, когда остановился перед продуктовым магазином. Наверное, у меня безусловные рефлексы сработали. Потому что я успел здорово проголодаться. И тут же с досадой сообразил, что совсем не смотрел по сторонам, пока сюда шел.
           Вздрогнув, я испуганно огляделся. Но вокруг не было ни души.
           Вот черт, – думаю. – Вдруг меня уже кто-нибудь заметил?
           Я поскорее отошел от магазина и немного послонялся в сторонке. Чтобы все покупатели, которые сейчас в магазине, успели из него выйти.
           Сначала из дверей вышла какая-то бабка. Потом выбежали две девчонки Олькиного возраста с мороженым в руках.
           Я постоял еще пару минут, быстро зашел в магазин и купил себе бутылку "Пепси" и ватрушку с творогом. Но съел я в итоге только середину ватрушки. А все края раскрошил и скормил воробьям. Минут десять смотрел, как они суетятся вокруг привалившей халявы. Прикольные птички. Я вообще люблю воробьев. По-моему, они жутко умные. Может быть, не глупее нас с вами.
           Пообщавшись с воробьями, я пошел на почту, чтобы посмотреть, можно ли оттуда позвонить Ромке? Только на почте меня ждал полный облом. Пока я кормил воробьев, на почте начался обеденный перерыв. И до его окончания было еще часов восемьсот.
           Единственное, что было позитивного во всей этой дурацкой ситуации, – возле крыльца почты стоял картонный ящик для мусора. И я бросил в него пустую бутылку из-под "Пепси".
           От такой непрухи я вконец осатанел. И, решив: будь что будет, – быстрым шагом пошел к дому деда Егора.
           Удивительное дело, стоило мне впасть в отчаяние, как мне сразу стала улыбаться удача. Во-первых, на нашей улице не оказалось никого из соседей, которые меня знают. На ней вообще было пусто. И я, совершенно незамеченный, дошел до нашего забора. А во-вторых, когда я взялся за верхний край забора, подтянулся и заглянул во двор, там тоже никого не было. Зато на деревянном балкончике над кухней сидел Ромка и читал книжку. Он уперся ногами в деревянные столбики перил и покачивался на стуле. А на коленях у него кайфовал, как в колыбели, Барсик – большой рыжий кот деда Егора и Катерины Ивановны.
           Я чуть с ума не сошел, так я обрадовался, увидев Ромку! Спрыгнув на землю, быстро глянул в обе стороны, прислонил пакет с книгами к забору, снова подтянулся на руках, бросил взгляд на окна дома и негромко свистнул.
           Ромка сразу поднял глаза от книжки и настороженно завертел головой. Вы себе не представляете, как я его любил в тот момент. Ему бы точно всяких зверей в лесу выслеживать. С кинокамерой, конечно. Или просто, чтобы посмотреть.
           Я потихоньку свистнул еще раз, и Ромка меня заметил. Я быстро приложил палец к губам, чуть не свалившись с забора. Ромка вскочил со стула. Барсик грохнулся на пол так, что даже я услышал, как стукнули его лапы. Лицо у Ромки радостно просияло. А потом сразу стало испуганным. Он даже рот ладошкой закрыл. Я поскорее кивнул ему в сторону калитки, чтобы он ко мне вышел, и съехал вниз. У меня уже руки отрубились – висеть на этом заборе.
           И знаете, в тот момент, когда я коснулся земли, со мной произошла удивительная вещь. Во мне вдруг в одну секунду пронесся целый вихрь воспоминаний. Я вспомнил деда Егора – каким он был в моем далеком детстве. И как я в первый раз увидел Екатерину Ивановну. И участок – каким он был изнутри, со стороны дома. И как на него смотришь из окна кухни. И этот балкончик, – как я на нем тысячу раз сидел. И один, и с Ромкой и Олькой. Мы – дети – всегда жили на втором этаже. В большой комнате со скошенным с двух сторон потолком. И нам это жутко нравилось. Особенно – что наши кровати стоят там, где потолок совсем низкий. Представляете, я был совсем еще пацан, а мог дотронуться до потолка, не вставая с кровати. Мог, лежа, упереться ногами в потолок!
           Я вспомнил всю нашу компанию: Томку – внучатую племянницу Екатерины Ивановны (знать бы, что это такое!), Гарика (тогда он еще тут бывал), а потом – мою сестренку Ольку и Ромку, и Томкиного брата Федю, тогда еще совсем маленьких. И как я одно лето совсем повелся на Томку. Потому что она казалась мне жутко красивой и сексуальной. Хотя она, можно сказать, была мне родственницей. Мне тогда было лет одиннадцать...
           Подниматься на второй этаж надо было по крутой деревянной лестнице с перилами, и мы обожали по ней бегать. А почти напротив двери в комнату была дверь на небольшой балкон над кухней. Тот самый, на котором сейчас читал книжку Ромка. Мы просто с ума сходили от счастья, хозяйничая на этом втором этаже!
           А сам участок, заросший травой, смородиной, сиренью, жасмином и облепихой! И всякими цветами, конечно. Перед домом у деда Егора растут две березы, а вокруг дома и за домом – яблони и вишни.
           Я только в тот момент, наверное, понял, до чего я люблю этот дом. И остро почувствовал, что покидаю его навсегда. У меня прямо сердце защемило и чуть слезы на глаза не навернулись. И захотелось еще раз подпрыгнуть, ухватиться за забор и посмотреть на дом и на двор, и на деревья в последний раз.
           Но вместо этого я подхватил пакет с книгами и побежал направо по дорожке, идущей вдоль заборов. Наш дом третий от угла, и я хотел на всякий случай спрятаться за угол. Чтобы уже оттуда свистнуть Ромке, когда он выскочит на улицу.
           Я уже понял, что про мой побег из поезда всё известно. И родители успели сюда позвонить.
           Завернув за угол забора крайнего дома, я присел на корточки, сделав вид, что у меня развязался шнурок. А сам поглядывал в сторону нашей калитки. Только я уже сто раз успел развязать и завязать оба шнурка, а Ромка все не появлялся.
           Вот черт, – думаю. – Неужели его кто-нибудь из старших перехватил!
           Мне было жутко неловко торчать тут на углу, делая вид, что вожусь со шнурками. А вдруг кто-нибудь в переулок выйдет? Или мимо пройдет? Меня тут все соседи знали.
           Наконец наша калитка открылась, и на улицу выскочил Ромка, и остановился, удивленно озираясь. Я, конечно, тут же выпрямился и свистнул. Ромка сразу посмотрел в мою сторону, увидел меня, обрадовался, обернулся к калитке, недовольно шикнул на кого-то, плотно закрыл калитку, еще секунду помедлил, глядя на нее, и наконец-то помчался ко мне вдоль заборов.
           Я сразу спрятался за угол и стоял, ожидая его и задыхаясь от радости. И слышал, как Ромка топочет по асфальту. И услышал его дыхание еще прежде, чем он вынесся на меня, обогнув угол забора.
           – Здорово, – выдохнул он, чуть не врезавшись мне в грудь, и тут же присел на корточки – совсем как я полминуты назад – и осторожно выглянул из-за угла, по-над самым асфальтом.
           – Федька зараза. За мной увязался, – быстро пояснил он, снова вскочив. – Он тебя не видел, но что-то подозревает. Пошли отсюда быстрее.
           И он потащил меня за руку, и мы побежали по переулку. Я так волновался, что слова не мог сказать.
           – Димка, тебя же все ищут, – посмотрел на меня с отчаянием Ромка, когда мы завернули за угол и перешли на быстрый шаг. – Еще со вчера. Ты что, правда из дому убежал? А у нас сейчас обед. Меня за стол хотели загнать. И Федька, как назло, прицепился. Ты к нам приехал?
           – Нет, Ромка, – говорю. – Я тебе потом объясню.
           Я улыбался от счастья, что он рядом. Не мог удержаться. И это совсем сбило его с толку.
           Мы свернули в ближайший переулок, заметая следы.
           – Слушай, ты никому не сказал, что меня видел? – спросил я на всякий случай.
           – Нет, конечно, – выкрикнул Ромка, и мне стало стыдно.
           – Слушай, Ромка, – сказал я, останавливаясь и беря его за плечо. – Во-первых, здравствуй, – и мы пожали друг другу руки. – А во-вторых, успокойся. Всё нормально. Честное слово.
           Я потрепал его по голове. И тут же подумал, что так делает мой отец. Жуть!
           – Пошли, – потянул он меня снова. – А то еще Федька будет шпионить.
           – Слушай, – спросил я его. – А откуда ты знаешь, что меня ищут? Родители звонили?
          Меня раздирало любопытство. Неужели они всё узнали еще вчера?
           – Да. Еще вчера! – выпалил Ромка. – Еще вчера днем твой отец позвонил. А потом вечером раз пять звонили. И сегодня с утра. У нас тут все как на иголках. Нас с Федькой на озеро не пустили. Слушай, Димка, дед сказал, что если ты вдруг появишься, чтобы мы сразу ему сказали. И трубку запретил брать, если по телефону звонят. Как будто у нас своих телефонов нет!
           – А у тебя телефон с собой? – спросил я на всякий случай.
           – Нет, – испуганно застыл Ромка. – Я его специально дома оставил.
           – Молодец, – говорю я и улыбаюсь, как придурок. Такой Ромка обалденно умный.
           – Правильно сделал, – говорю. – А то стали бы тебе сейчас звонить.
           – Ничего не стали бы, – обиделся Ромка. – Я им сказал, что мне надо к Юле Свечниковой сбегать. Срочно. Что я ей свидание назначил. Еще до всех их дурацких запретов. А у нее телефон не отвечает. Наверное, аккумулятор сел. Баба Катя говорит: "Не ходи никуда. Позвони Свечниковым и попроси к телефону Юлю". А я говорю: "Так она же меня не дома ждет, а на опушке леса! Я только туда и обратно. Можно я ее на обед приглашу?" – говорю. Это я для конспирации. А баба Катя говорит: "Да, можно. Ну у вас и дела сердечные. Прямо такая романтика!.."
           – Да, – засмеялся я. – Ну ты конспиратор.
           И Ромка тоже засмеялся. Очень был доволен своей выдумкой. А потом говорит тихо:
           – Слушай, Димка, а твои родители не знают, что ты к нам поехал?
           – Нет, – говорю. – Про это вообще еще никто не знает. Только ты и я.
           – Слушай, Ромка, – говорю. – Давай, я тебе про всё потом расскажу, ладно? Когда мы смоемся отсюда куда-нибудь. Чтобы нас никто не заметил.
           – Ага, – говорит он и берет меня за руку, поспевая за мной. Просто чокнуться можно!
           Через минуту мы с ним уже вышли из деревни и помчались через поле к осиннику. Ромка молчал и все время вертел головой по сторонам – смотрел нет ли поблизости кого-нибудь из знакомых? Да и я, признаться, тоже вертел головой.
           Но нам крупно везло. За все время, пока мы шли к лесу, только какая-то незнакомая женщина вышла из осинника и пошла по дороге в нашу сторону. Я глянул на Ромку, но, судя по его виду, Ромке эта женщина тоже была не знакома. И все-таки, когда она проходила мимо, мы оба испытали мгновенный напряг и уткнулись глазами в землю. Как воры какие-нибудь. Признаться, в тот момент меня вовсю терзала совесть. Ведь мои родители, да и вообще все наши родственники наверняка уже второй день сходили с ума, воображая на мой счет всякие ужасы. Хоть бы им эта Таня позвонила, что ли...
           Вот черт, – подумал я вдруг. – А что, если они меня в розыск объявили? Надо будет на всякий случай ментов избегать.
          Чтобы отвлечься от этих мрачных мыслей, я глянул на Ромку и сразу улыбнулся. Классный у меня все-таки племянник! Мне бы и в голову не пришло сходу придумать такую отмазку. Насчет свидания с этой Юлей. А Ромке – всего одиннадцать лет. И главное, любой, кто его хорошо знает, действительно сразу поверит: Ромка способен назначить свидание девчонке на краю леса.
           Лицо у Ромки было напряженное. Он тоже здорово переживал. Из-за меня, конечно.
           – Ну всё, – деловито оглянувшись на деревню за полем, сказал Ромка, когда мы зашли в осинник. – Теперь нас точно никто не заметит. Тебя только Барс видел. А Барс тебя не заложит.            – Да уж надеюсь, – засмеялся я.
           Ромка тоже засмеялся. А потом говорит:
           – Главное, чтобы они Юльке не позвонили. А то вдруг она дома? Тогда нам конец. Они меня сразу заподозрят.
           – Да нет, – стал я его успокаивать. – Ты всё так классно придумал с этим свиданием, что они точно никуда звонить не будут. Часа два будут ждать вас к обеду. Женщины – они ведь всегда капризничают.
           – Надо было мне телефон с собой взять, – говорит Ромка. – Я бы ей сейчас позвонил и сказал, чтобы она куда-нибудь смылась, а телефон дома оставила.
           – Да ладно, – говорю. – И так всё будет путем. А что у вас с этой Юлей?
           И смотрю на него лукаво.
           – Да ничего, – сразу обиделся Ромка.
           – Ну да, – говорю. – А свидания ей кто назначает?
           – Да это же я из-за тебя сказал. Понарошку. Для конспирации, – вспыхнул Ромка.
           – Ага, – говорю я. – Для конспирации.
           – Дурак ты, Димка, – сказал он в сердцах и отвернулся. Наверняка у него с этой Юлей что-то было.
           – Да ладно, не обижайся, – потрепал я его по башке. – Я же в шутку.
           – Дурацкие у тебя шутки, – говорит он. Но видно, что уже оттаивает. Просто обалденный мальчишка.
           – Слушай, Димка, – говорит. – Ты что, правда из дома ушел?
           И смотрит мне прямо в глаза.
           – Вроде того, – вздохнул я.
           А что мне еще оставалось? Только – сознаться...

          ***

          Мы углубились в лес, но пошли не к озерам, а к одному небольшому оврагу, который мы хорошо знали. Классное место. Ближе к вечеру на склон светит солнце. И людей почти никогда не бывает. Мы иногда ходили туда загорать. Там ни кострищ нет, ни фига. И даже ящерицы живут. Мусор, конечно, попадается. Но у нас под Москвой, наверное, вообще уже ни одного клочка земли не осталось, где не валялись бы какие-нибудь обертки. Или пластиковая бутылка на худой конец.
          Там, в этом овраге, еще было одно существенное преимущество. Дно его сплошь заросло огромными лопухами, и за ними ничего не было видно.
          Ромка притих и помалкивал. Чувствовал всю серьезность моих обстоятельств. Я хотел было сказать ему про книги, которые для него купил. Но потом решил: лучше сделаю ему сюрприз. Когда мы с ним спокойно усядемся на склоне.
          В тот момент, когда мы вышли к оврагу, из-за туч неожиданно выглянуло солнце. Впервые за этот день. И я подумал, что это – добрый знак. В конце концов вечером, когда я уже уеду, Ромка запросто сможет всё рассказать деду Егору. А тот позвонит моим родителям. Успокоит их и всё такое...
          Мы с Ромкой уселись на сухую траву под красивой, знакомой мне с детства осиной, и я блаженно подставил лицо теплому солнцу. На минуту мне стало так хорошо, как, наверное, уже сто лет не бывало. Потому что все складывалось как нельзя лучше. Во-первых, я без всяких проблем нашел Ромку. И никто нас с ним не заметил, кроме Барсика. Который меня не заложит. А во-вторых, в пакете у меня лежали две отличные книги. И я сейчас подарю их Ромке. И он обрадуется. И начнет разглядывать фотографии змей...
          – Димка, – тронул меня за руку Ромка. – А ты что, должен был вчера на море уехать?
          Я вдруг почувствовал себя полным свиньей. Я тут блаженствую, щурясь на солнце, а Ромку все это время гложет жуткое любопытство. На меня даже энергетические импульсы от него пошли.
          – Угу, – кивнул я. – Понимаешь, это всё как-то само собой получилось. Такие уроды в купе попались, что просто удавиться. Я как представил себе, что буду все лето с ними в одном лагере торчать, чуть с ума не сошел. Такой отстой. Ты себе этого даже представить не можешь. В общем, когда этот поезд остановился в Рязани, я схватил все свои вещи и смылся из него, к черту. И там как раз на другой стороне платформы стоял поезд обратно в Москву. Ну я на него и вписался. Жуткий такой поезд – из Караганды. А вагон, в котором я ехал, – вообще из Джезказгана. Я тебе про него когда-нибудь расскажу. Про этот вагон. Проводники там – полный улет. Дети казахских степей. Ну вот. А когда я уже вышел в Москве, на Казанском вокзале, то понял, что мне теперь крышка. Родители меня просто со света сживут. За то, что я им второе лето подряд испортил. И путевка эта... Она ведь тоже не хилых денег стоит. А теперь – сгорела ко всем чертям. Но главное даже не в этом. Просто я эту долбанную школу видеть уже не могу! Да и вообще всю эту Москву. Такие придурки кругом... Застрелиться. Уж лучше и правда куда-нибудь в лес уйти. В фермеры.
          Я с досадой сорвал какую-то сухую былинку и, подумав, швырнул ее в овраг.
          – Понимаешь? – говорю.
          – Понимаю, – прошептал Ромка. И вдруг я почувствовал, что он гладит меня по руке. Просто свихнуться!
          – Короче, я решил вообще из дома уйти, – говорю. – Уеду куда-нибудь, найду там работу... А школа эта – ну ее на фиг. Пусть хоть сгорит синим пламенем... Только я сначала обязательно хотел тебя увидеть.
          Ромка грустно кивнул, и я вдруг спохватился: у меня же для него есть книжки!
          – Слушай, – говорю. – Я тут тебе две классные книги купил. Одна – про змей, а другая – "Над пропастью во ржи" Селинджера. Не читал еще?
          – Нет, – мотнул головой Ромка.
          – Это моя любимая книга, – говорю. А сам уже достаю из пакета свои подарки.
          – Тут про такого же обормота, как я, – говорю. – Честное слово. Он тоже никуда в жизни вписаться не мог...
          И такое на меня вдруг накатило чувство, что я чуть не разрыдался прямо там, над этим оврагом. Гляжу на Ромку и вижу, что он всё понимает. И так мне его стало жаль. И в то же время захотелось сделать для него что-то очень хорошее... Чтобы он, когда вырастет, ничего такого не чувствовал про всю эту дурацкую жизнь. Понимаете? Что всем в ней заправляют сплошные уроды. Которым только и надо, что уничтожить что-нибудь по-настоящему хорошее. Потому что на самом деле им всё по фигу, этим типам. Кроме денег и кайфа – оттого что они в элите. А все остальные для них – вообще не люди. Так, обслуга. Которая только и может, что всю жизнь пахать на них за голую зарплату. И убирать за ними объедки. Потому что в этой поганой жизни все что угодно можно купить за деньги. А тот, кто не хочет вписываться во всю эту фигню, может смело валить ко всем чертям. Они его в два счета со света сживут.
          А быть обслугой еще в сто раз хуже. И своих уродов там тоже полно.
          Вот черт, – думаю, глядя на Ромку. А у самого прямо комок к горлу подступает. Что тут будет, когда он вырастет? И он, и моя сестренка Олька. И этот четвероюродный Федя... Даже эти дурацкие пацаны, которые швыряли бутылками в лягушек. Кто его знает, может быть, им и вправду стало неловко, когда я на них наехал. А что будет, когда они все вырастут?..
          Надо обязательно что-то такое сделать, – думаю. – Что-то по-настоящему хорошее... Может быть, мне в антиглобалисты пойти?
          Только это тоже было совсем не то. Я это совершенно четко чувствовал. Потому что тут надо было весь мир перевернуть к чертовой матери. Ни больше ни меньше.
          В общем, расчувствовался, как последний дурак. А тут еще Ромка, вместо того, чтобы сразу взять книгу про змей, взял у меня "Над пропастью во ржи" Селинджера. И держит перед собой, рассматривая обложку. А на шикарный альбом – ноль внимания. Как взрослый! И видно, что он делает это потому, что жутко за меня переживает.
          – А это про змей, – говорю я ему. И подсовываю альбом поверх книжки.
          – Тут классные фотографии, – говорю. – Я вообще-то хотел купить тебе что-нибудь вроде книги Джейн Гудолл про гиен. Но в этом "Библиоглобусе" ни фига такого нет. По-моему, сейчас вообще таких книг не издают.
          – Ух ты! – восхитился Ромка, раскрывая альбом. – Класс!
И впился глазами в фотографии. Но Селинджера мне не отдал, он так и остался лежать у него на коленях.
          Я стал ему помогать переворачивать страницы, и сам заодно смотрел фотографии. Все-таки они там были просто суперские, а книга должна была остаться у Ромки.
          Когда какая-нибудь змея нам очень нравилась, мы с Ромкой обменивались восхищенными восклицаниями. И я все время на него посматривал – как он разглядывает змей.
          Но, досмотрев альбом до половины, Ромка его закрыл и снова положил сверху "Над пропастью во ржи". Мы с ним взглянули друг на друга и улыбнулись. Только улыбки у нас получились какие-то грустные.
          – Я эту книгу обязательно прочитаю, – говорит Ромка.
          А потом посмотрел на меня и спрашивает:
          – Слушай, Димка, а где же твои вещи?
          – В камере хранения оставил, – говорю.
          – А, – говорит он. – Понятно.
          – Ладно, не вешай нос, – говорю я ему. И пихаю его легонько в плечо, чтобы он не закис.
          – Да я не вешаю, – говорит он.
          – Дима, – говорит, – а что же ты теперь делать будешь?
          – Не знаю, – пожал я плечами и усмехнулся. Хотел было сказать ему что-нибудь бодрое, но это было бы просто подло. Не мог же я обманывать Ромку!
          – Уеду куда-нибудь, – говорю. – Устроюсь на работу.
          – Слушай, – говорю. – А может быть, мне куда-нибудь на ферму наняться? Подзаработаю денег. А потом собственную ферму открою.
          – Да, – говорит он. – Ферма – это неплохо. Дима, а у тебя деньги есть?
          – Да, – засмеялся я. – На дорогу хватит. Я все, что было на карточке, еще вчера снял, сразу как в Москву приехал.
          – Понятно, – говорит он. – А в университет ты не будешь поступать?
          – Нет, Ромка, – говорю я, усмехнувшись. – Хватит с меня этой учебы. Она у меня уже вот где стоит, – и показываю ему большим пальцем на свое горло.
          – Так тебя же в армию заберут! – говорит он испуганно.
          – Ну и что, – говорю. – Подумаешь...
          – Только ты смотри, – говорю. – К тебе это не относится. Ты умный, тебе учиться надо. И высшее образование обязательно получить.
          Я вдруг испугался, что он чего доброго решит последовать моему примеру.
          – Да я понимаю, – говорит он. – Только мне тоже иногда учиться совсем не хочется. Такой отстой в этой школе. И учителя по-черному достают.
          – Ни фига себе! – удивился я. – А тебя-то им за что доставать? Ты же все предметы в сто раз лучше меня знаешь.
          – А, всегда найдут, за что прицепиться, – скривился он. – Особенно Валелерич.
          – Кто? – не врубился я.
          – Валерий Валерьевич, – пояснил он. – Он у нас математику ведет. Димка, ну вот скажи: зачем мне двадцать задач решать, если они все одинаковые? А он требует, чтобы у тебя в тетрадке все двадцать были переписаны! Такой идиотизм. Или Игла эта... Ну ты можешь себе представить учительницу русского языка, которой не нравится, что ты книги читаешь? Если только они не по программе. А сама даже правил не знает.
          – Димка, – вдруг обхватил он мою руку. – А куда же ты на работу устроишься? Ведь ты же еще школу не кончил?
          И тут я вдруг понял, что ему отвечу.
          – Знаешь, Ромка, – говорю. – Я, наверное, куда-нибудь в заповедник уеду. Там наверняка зарплаты маленькие, а значит – кадров не хватает. Физика у меня ничего. Устроюсь там каким-нибудь обходчиком. Подкачаюсь, овчарку заведу. И от армии – отмазка. Кто меня там искать будет?
          – Понимаешь, – говорю. – Тут, куда ни плюнь, кругом одни придурки. А всем этим животным, которые еще в заповедниках остались, им все эти типы тоже, наверное, не по кайфу. Совсем как мне. Вот я и буду заодно с ними. Против всех этих уродов на джипах с оптическими прицелами. С приборами ночного видения. Только чтобы какого-нибудь несчастного зайца завалить. Буду им всем обломы устраивать. На их крутых сафари. Представляешь, какое это крутое сафари – в заповеднике?
          – А классно, наверное, иметь право всяких придурков отстреливать, – говорю.
          – Как это отстреливать? – удивился Ромка.
          – Из ружья.
          – Ты что, – лицо у Ромки снова стало испуганным. – Тебя же посадят!
          – Ни фига не посадят, – говорю. – Я же при исполнении служебных обязанностей буду. А они – на территории заповедника. Где любая охота запрещена.
          – А почему они туда пойдут охотиться, если там охота запрещена? – говорит Ромка.
          – Потому что придурки, – говорю. – И уроды. Потому что у них денег до фига. И они считают, что если у тебя денег до фига, то тебе все можно. Заплатил тысячу долларов и стреляй в последних медведей.
          – Да не бойся ты, – говорю. – Никто меня не посадит. Понимаешь? Это все равно, как если к тебе в дом вооруженные бандиты вломятся, а ты их всех уложишь из охотничьего ружья. Которое у тебя на законном хранении. Вполне допустимая самооборона. Да и про охотников этих – я так сказал, к слову. Тут и без них придурков хватает. Которым только и надо, что в последние классные места залезть. Вытоптать там всё к черту, кострищи свои развести, намусорить. В общем, чтобы там всё было точно так же, как тут, в Подмосковье. Вот я и буду всех этих козлов из леса шугать. Сделаю вид, что я полный отморозок. И буду тупо выполнять свои служебные обязанности.
          Ромка засмеялся. Наверное, вообразил, как я корчу из себя отморозка. А мне вдруг стало неловко. Развоевался тут перед пацаном. А как оно всё будет на самом деле?..
          – Да, – говорит Ромка. – Хорошо, если бы у нас, как в Африке, было. Там по браконьерам можно стрелять без предупреждения. Из автоматов. Если они пришли на носорогов охотиться. Потому что там носорогов уже почти не осталось. Я это сам видел, по телеку.
          – Вот видишь, – говорю. – Может быть, и у нас так будет.
          – Ну да, – говорит он. – Как же. У нас же сплошная коррупция! А вдруг к тебе в заповедник какой-нибудь член Госдумы приедет охотиться? Или глава "Газпрома"? Или президент? Ты что, и по ним тоже будешь стрелять? Тебя же просто убьют. Пришлют спецназ, и тебе крышка. Или посадят.
          – Ничего, – говорю я, рассмеявшись. – Прорвемся. К тому же, если туда какой-нибудь член Госдумы приедет охотиться или президент, меня к ним и на пушечный выстрел не подпустят. Положат мордой в снег и буду я там лежать до третьего пришествия. Пока они все оттуда не свалят. Только Путин, чтоб ты знал, вообще охоту не любит. Это Ельцин охотился. А Путин дзюдо занимается. Он вообще, может быть, буддист. А буддисты ничего живого не трогают. Даже мясо и рыбу не едят. Так что сам понимаешь: у нашей верхушки охота сейчас не в моде.
          По-моему, я уже противоречил сам себе. То говорил, что буду отстреливать всех этих типов, кто бы они ни были. То уверял, что они в заповедник вообще никогда не сунутся. Но мне хотелось успокоить Ромку. Чтобы он за меня не волновался, когда я уеду. Вот я и нес всякую чушь.
          – Сейчас в заповедник если кто и полезет, то разве что мелкие браконьеры, – говорю. – А за них мне точно ничего не будет. Наоборот, еще премию дадут.
          – Дима, а вдруг тебя подстрелят? – говорит Ромка. И вцепился в мою руку так, что у него чуть книги с колен не упали.
          – Может быть, и подстрелят, – говорю я ему трагическим голосом. – Полежу в больнице, медаль получу.           Ромка понял, что я его прикалываю, и засопел.
          – Да ладно тебе, – говорю я, засмеявшись. – Никто меня не подстрелит. Я вообще в Крым собираюсь поехать. Там заповедников целая куча, а животных почти не осталось. Там и охотиться-то не на кого. Одни ящерицы и туристы. Вот я и буду всяких придурков шугать, чтобы они в заповедник не лезли.
          Точно, – думаю. Надо мне в Крым ехать. Там заповедников и правда до фига. Ребята, которые все время в Крым ездят, про многие упоминали. Я их, конечно, не запомнил. Кроме этого Карадагского заповедника. Рядом с которым мы жили прошлым летом в Лисьей бухтой. Но ничего, на месте разберусь. Можно будет карту Крыма купить.
          Попробую там устроиться на какую-нибудь работу. Сейчас же как раз сезон. Все, кому не лень, ломятся в заповедники. Может быть, они там на лето дополнительный персонал набирают?..
          – Дима, – дернул меня за руку Ромка. – А разве тебя возьмут на работу в Крыму? Это же Украина. Там же разрешение на работу нужно получать. Как за границей.
          Вот черт, – думаю. И правда ведь. Как я об этом не подумал? А сам смотрю на Ромку, и у меня прямо сердце прыгает от любви. Нет, ну вы можете себе такое представить! Мне ведь это и в голову не пришло, насчет разрешения на работу. А Ромка сразу сообразил. Хотя сказал я ему про Крым каких-нибудь три секунды назад.
          Может быть, они там тоже нелегалов на работу берут, – думаю. – Как здесь, в Москве? У работников заповедника наверняка зарплаты маленькие. Тем более, на Украине. Иначе оттуда не приезжало бы сюда столько народу на заработки. Вот я и поеду восстанавливать равновесие.
          Но тут я сообразил, что меня еще через границу хрен пропустят. Там же погранконтроль. Особенно, если родители меня в розыск объявили. А с них станется...
          – Да, – говорю я осторожно, чтобы не потерять достоинства в глазах Ромки. – Могут и не взять.
          – Димка, а зачем тебе на эту Украину ехать? – кричит Ромка. – Ты лучше у нас в заповедник устройся, в России. У нас тебя запросто на работу возьмут!
          Идею про Крым мне, конечно, было жаль. Там классно. И море, и вообще. А с другой стороны, ну и фиг с ним, – думаю, – с этим Крымом. У нас зато природы намного больше осталось. И медведи еще кое-где живут. И волки. Я сразу вспомнил книгу Лесли про медведей и Моуэта – про волков, и мне тут же захотелось поехать в какой-нибудь российский заповедник в тайге. У нас уж точно будет от кого отстреливаться. Наверняка какие-нибудь браконьеры припрутся на джипах. С навороченными винтовками. Круто ведь – подстрелить с расстояния в километр какого-нибудь волка. А потом повесить у себя дома его шкуру и всем хвастаться, как ты его уложил в жуткой схватке. А всякие придурки будут подходить и почтительно щупать дырку от пули.
          – У нас тут под Москвой есть заповедник, – взволнованно говорил Ромка. – Приокско-Террасный. Там зубры живут. Я про него передачу видел по телеку. Рядом с Пущино-на-Оке.
          – Нет, – говорю. – Под Москвой не годится. Под Москвой меня родители в два счета найдут.
          – Да, – огорчился Ромка. – Вот черт!
          А потом вдруг просиял и кричит:
          – Я знаю, куда тебе надо поехать. В Брянскую область. Там тоже заповедник есть. С бобрами. Он так и называется: Брянский заповедник. Дима, тебя туда точно на работу возьмут, – стал он тянуть меня за руку в порыве чувств. – Они туда даже одну американку на работу взяли. Честное слово. Я это тоже по телеку видел. Там передача была про Брянский заповедник. Как эта американка про них фильм снимает. Про бобров. Как они плотины строят. И как под водой живут. Она туда специально приехала из Америки бобров снимать. И ее на работу взяли. Хотя она американка. А тебя туда точно на работу возьмут.
          Меня совсем не удивило, что Ромка видел все эти фильмы про заповедники. Я же вам говорил, что он необычный ребенок.
          – А что, – говорю. – Неплохая идея. Там, наверное, места классные. А где он находится, этот Брянский заповедник? Ты более точные координаты можешь сказать?
          – В Брянской области, – говорит Ромка. – Где же еще. Эх, жаль дедова атласа нет. Я бы тебе показал.
          – Да ладно, – говорю я. – Это не проблема. Наверняка можно в Интернете посмотреть. Зайду в Москве какое-нибудь Интернет-кафе перед отъездом и скачаю инфу.
          – Ага, – говорит Ромка. – Ты в Интернете посмотри. Туда, наверное, через Брянск надо ехать. Раз он в Брянской области.
          – Наверное, – говорю.
          – А когда ты устроишься там на работу, я к тебе приеду на бобров посмотреть, ладно? – говорит он. И заглядывает мне в глаза.
          – Идет, – говорю. – Договорились.
          И протягиваю ему руку, чтобы он по ней хлопнул.
          Ромка хлопнул меня по руке и вдруг говорит:
          – Дима, а ты есть хочешь?
          Правда, обалдеть?
          – Нет, – рассмеялся я. – Я тут у вас ватрушку с творогом слопал. Даже воробьев еще покормил.
          – Слушай, – говорю. – Ты, наверное, сам есть хочешь. У вас же сейчас обед.
          – Нет, я есть совсем не хочу, – испугался Ромка.
          – Все равно тебе уже пора идти, – говорю. – А то дед Егор с Катериной Ивановной волноваться будут.
          – Не будут, – замотал головой Ромка.
          – Все равно тебе уже пора, – говорю. – Я ведь к тебе только на пару минут заехал. Повидаться перед отъездом и книги отдать.
          – Ди-има, – заныл Ромка, вцепившись в мою руку. – Ну давай еще немножко посидим. Они же ничего не узнают. Я им скажу, что Юля не захотела к нам обедать идти, и я ее пошел домой провожать.
          – А она далеко живет, эта твоя Юля? – спрашиваю.
          – Да нет, – смутился Ромка. – На другой стороне улицы. Через три дома от нас. Там где раньше баба Вера жила.
          – Ага, – говорю. – Понятно, – и смотрю на него сверху вниз. Он такой забавный, вихрастый. И книги эти у него на коленях лежат: альбом про змей, а на нем – "Над пропастью во ржи" Селинджера с классной картинкой на обложке.
          Мне, если честно, и самому жутко не хотелось с ним расставаться. Потому что он был, наверное, единственный в мире человек, который меня сразу понял. Но я боялся, что если мы тут с ним засидимся, дед Егор запросто может что-нибудь заподозрить. Особенно, если они позвонят родителям этой Юли. И окажется, что она про свидание с Ромкой знать не знает.
          Ромка, конечно, все равно что-нибудь соврет. Что-нибудь страшно убедительное. Только родители ищут меня уже второй день. И я не хотел рисковать.
          – Ну и как она, симпатичная, эта твоя Юля? – спрашиваю.
          – Симпатичная, – кивнул Ромка с отрешенным видом.
          Я засмеялся, и Ромка сразу обиделся и покраснел.
–           Ладно, не обижайся, – говорю я. И снова протягиваю ему руку с раскрытой ладонью. Чтобы он по ней хлопнул.
          – Это я по приколу.
          – Да ну тебя, – выдохнул он обиженно. – Я за тебя же ведь переживаю. А ты только и делаешь, что прикалываешься, как дурак.
          И отвернулся.
          – Ладно, Ромка, мир, – говорю я ему.
          Он еще немного подулся, но потом хлопнул меня по руке и вздохнул.
          – Только тебе и правда надо идти, – говорю. – Если эта твоя Юля в двух шагах от вашего дома живет, ты ее уже сто раз должен был проводить туда и обратно. Разве не так?
          – Да, – грустно кивнул Ромка и вдруг посмотрел на меня так, что у меня прямо сердце сжалось.
          – Дима, – говорит. – А ты надолго уедешь?
          – Не знаю, – говорю, а у самого комок к горлу подкатывает. – Наверное, надолго.
          – А ты мне оттуда позвонишь? – говорит он.
          – Да, – говорю я обрадованно. – Конечно, позвоню. Как только устроюсь, сразу же тебе позвоню.
          – И расскажешь мне про бобров? – говорит он. – И про американку?
          – Конечно, расскажу, – говорю. – Если она там еще работает.
          И тут он вдруг обхватил меня обеими руками. И обе книги съехали на траву. Прижался ко мне, словно, чтобы я его защитил. А сам чуть не плачет. Жуть.
          – Ну ладно, Ромка, хватит, – говорю я, отцепляя его руки, чтобы перевести всё это в шутку.
          – Пошли, – говорю. – Я тебя провожу.
          Я встал и подхватил с земли его книги. И Ромка тоже покорно поднялся. И мы, помогая друг другу, положили книги в пакет, и я отдал его Ромке.
          Черт, – думаю. – А как же он объяснит, откуда у него вдруг взялся пакет с книгами?
          Вот черт! Может быть, сказать ему, чтобы он их пока к этой Юле отнес? Или к кому-нибудь из своих приятелей... Вот же свинство.
          – Слушай, – говорю. – Ты случайно не знаешь, в этот Брянск поезда с какого вокзала идут?           Вид у Ромки был смурной, и мне хотелось отвлечь его от грустных мыслей.
          Да и у меня, наверное, вид был не лучше.
          – С Киевского, – говорит он.
          – С Киевского? – удивился я притворно. – А разве с Киевского вокзала поезда не на Украину идут?
          – На Украину, – говорит Ромка. – Брянск туда по дороге. По дороге на Киев.
          – А, – говорю. – Понятно. А я и не знал.
          – Спасибо за информацию, – говорю.
          Мы уже шли через лес. И Ромка держал меня за руку, а в другой руке тащил пакет с книгами. Мы вдруг оба замолчали. Знаете, как это бывает? Сначала подходящие слова никак не попадаются. А потом, когда их наконец найдешь, заговорить первым становится в облом. Даже не знаешь, почему. И вскоре я сам не заметил, как начал воображать, как приеду сюда через полгода, зимой, когда везде будет лежать снег, тайком от всех. И позвоню Ромке. И мы с ним тайком встретимся и пойдем гулять по городу. И зайдем в какое-нибудь кафе. И будем там есть мороженое. Или пойдем в Зоологический музей на Большой Никитской. Там никогда посетителей нет, не то что в зоопарке. И Ромка будет мне рассказывать про всяких животных. А я тоже буду рассказывать ему всякие истории. Которых у меня наверняка накопится целая куча. Если я и вправду устроюсь на работу в какой-нибудь заповедник. Или можно будет пойти в японский ресторанчик и поприкалываться есть палочками. И большими ложками почти без ручки...
          – Дима, а можно я твои книги пока куда-нибудь спрячу? – дернул меня за руку Ромка.
          – Можно, – говорю я ему растроганно.
          – Слушай, Ромка, – говорю. – Я сейчас уеду в Москву, а вечером, когда я уже буду ехать в поезде, ты расскажи про все деду Егору, ладно? И пусть он моим родителям позвонит. И книги тогда заберешь. Только не говори ему, куда я поехал. Скажи лучше, что я уехал на Урал, в экспедицию. А то я родителям сдуру письмо написал про этот Урал. Идет?
          – Ладно, – кивнул Ромка и вяло хлопнул меня по протянутой ладони.
          Когда мы уже вышли к опушке, и я остановился, чтобы лишний раз не светиться, Ромка повернулся ко мне, протянул, не глядя, мне руку и быстро сказал:
          – Ну ладно, пока. Спасибо.
          Я, признаться, опешил.
          – Пока, – говорю.
          А он уже повернулся и побежал от меня к грунтовке.
          Я провожал его взглядом, пока он бежал через поле. Уже у домов, в начале улицы, он вдруг остановился, обернулся, прикрываясь рукой от солнца, и стал смотреть: стою я еще или уже ушел? Я махнул ему рукой, и он махнул рукой мне в ответ. А в другой руке у него был пакет с книгами. Свисал чуть ли не до самой земли.
          Мне не хотелось, чтобы Ромка стоял на окраине Осиновки. И я повернулся и пошел в лес. Хотя на душе у меня сразу все кошки заскребли. Потом, не выдержав, обернулся и вгляделся в просвет между деревьями. Но Ромки на краю деревни уже не было. И тут я чуть не разревелся от нахлынувших чувств. Хорошо, что меня никто не видел.

Читать дальше