©    Марк Лотарёв, 2007

Все права на повесть " На опушке последнего леса" принадлежат автору. Любое использование текста романа или частей текста возможно только с разрешения автора.

НА ОПУШКЕ ПОСЛЕДНЕГО ЛЕСА

На предыдущую

          Поразмышляв с минуту, я старательно вывел сверху на листе: "Дорогие папа, мама и Оля", после чего завис уже надолго. В голове у меня было пусто, как в дальнем космосе. Я понятия не имел, что я буду делать дальше. А написать нужно было что-нибудь конкретное. Объяснить, куда я поехал, и на какие деньги собираюсь жить.
          Так и не придумав ничего путного, я – словно во сне – написал под обращением: "Со мной всё в порядке, не беспокойтесь". И тут же, сам не знаю зачем, добавил: "Я никак не мог поехать в этот молодежный лагерь".
          Сообразив, что написал, я сразу захотел порвать, к черту, свое письмо. Но при одной мысли, что мне опять придется просить у этой девушки лист бумаги, рискуя заурчать животом, мне стало не по себе.
          Нет уж, – думаю. – Лучше застрелиться.
          Я поскреб ручкой в голове и решил, что написал не так уж и плохо. Только теперь обязательно нужно добавить, куда я поехал, и на какие деньги собираюсь жить.
          И я написал: "Вы не волнуйтесь. Мы с друзьями уезжаем в археологическую экспедицию на Урал. Я туда устроился разнорабочим. Обещают платить десять тысяч рублей в месяц". Мне показалось, что десять тысяч рублей в месяц – маловато для работы в горах Урала, и я приписал: "Плюс бесплатное питание. Подъемные уже заплатили. В общем, вы меня простите, что так получилось. Я действительно никак не мог поехать в этот молодежный лагерь на Черном море. Я вам потом обязательно еще напишу. Дима".
          Сам не знаю, откуда в моей голове взялась эта археологическая экспедиция на Урал? И почему – на Урал, а не куда-нибудь в другое место? Ведь я там ни разу в жизни не был, на этом Урале. И понятия не имел, есть ли там какие-нибудь археологические раскопки?
          Я поскорее сложил лист втрое, вложил его в конверт и сразу заклеил. Уф-ф!!! Осталось только написать адрес, чтобы от всего этого отделаться.
          Мне дико хотелось есть, на почте было страшно душно и вдобавок стоял какой-то специфический запах, который действовал мне на мозги. И вообще – мне все вокруг надоело! Кроме этой девушки продавщицы в киоске. Единственной в мире, которую я прямо сейчас пригласил бы съесть по мороженому в каком-нибудь кафе с кондишином. Под песню "Мумий Тролля" – "Малыш, я тебя люблю".
          Вернувшись к киоску, я наклонился к окошку, протянул девушке-продавщице конверт и немного смущенно спросил:
          – Так дойдет?
          – Обратный адрес напишите. И индекс укажите, – посмотрев на конверт, сказала она.
          Не придумав ничего лучшего, я написал адрес нашей московской квартиры и попытался вспомнить: какой у нас там индекс – в том дачном поселке, где мы живем? Но я его, по-моему, вообще никогда не знал. Вот же черт. А вдруг без этого индекса письмо не возьмут?
          – А без индекса нельзя отправить? – говорю.
          Она посмотрела на меня и опять улыбнулась. Наверное, от моего обескураженного вида. И говорит:
          – Можно. Только без индекса оно идти дольше будет.
          – Да? – говорю. Напасти валились на меня одна за одной. – А за сколько дней оно в Подмосковье без индекса дойдет?
          – Дня за три, – говорит она. – В начале следующей недели получат.
          Это было жутко долго, но я все равно обрадовался, что идти мое письмо будет не неделю.
          – Мне его вам отдать? – говорю.
          – Вообще-то там почтовый ящик есть, – говорит она, улыбаясь. – Ладно, давайте, я отправлю.
          Она была просто обалденная девушка. Я еле удержался, чтобы не спросить: можно ли пригласить ее в кафе после работы – съесть по мороженому? Но если честно, я в этих делах с девушками – жутко робкий. Кажется, я вам про это уже говорил. А тут еще вдобавок у меня было полно забот, которые совсем перегрузили мне крышу.
          Короче, я так и ушел с этого почтамта и никогда больше эту девушку не видел.
          В Москве это вообще обычное явление. Люди мелькают вдруг у тебя перед глазами и сразу навсегда исчезают, поглощенные толпой. Ты даже можешь влюбиться вдруг в какую-нибудь девушку, с которой случайно пересекся в метро. А через полминуты потеряешь ее в переходе в час пик – и всё! Ты уже никогда в жизни ее не увидишь.
          Мне иногда от всего этого становится так грустно, что хочется умереть. Или уехать куда-нибудь совсем далеко, на другую планету. Где людей в сто миллионов раз меньше. И если ты увидел вдруг какую-нибудь девчонку, за которой хочется идти хоть на край света, ты уже завтра узнаешь, где она живет.

          Не успел я решить проблему с родителями, как на меня сразу обрушилась следующая. Мне нужно было где-нибудь переночевать, а для этого совершенно необходимо было воспользоваться телефоном, чтобы обзвонить надежных друзей.
          Мне, правда, пришла в голову мысль, что можно снять номер в гостинице, но во-первых, это стоило бы кучу денег, а во-вторых, в гостинице наверняка зарегистрируют мой паспорт. А я, можно сказать, перешел на нелегальное положение. Вдруг родители объявят меня в розыск, и меня начнут вычислят через компьютерную базу данных?
          Конечно, в Москве наверняка есть места, где можно переночевать без всякой регистрации. Но, честно говоря, я просто опасался ночевать в какой-нибудь левой гостинице. Еще привяжутся, на фиг, какие-нибудь сомнительные типы. Как к Холдену Колфилду в "Над пропастью во ржи".
          Тратить деньги на телефонную карту было жаль, и я решил рискнуть и включить свою мобилку. Только тут меня ждал полный облом. Я перебрал все номера в памяти, но единственного человека, к которому реально было вписаться на ночевку, сейчас точно не было в городе. А у всех других – меня запросто могли вычислить. Когда родители кинутся меня искать. А телефоны моих старых приятелей хиппи, к которым вписаться – не фиг делать, – были только в моем блокноте, который я забыл взять из сумки в камере хранения.
          Едва представив, что мне опять надо тащиться на вокзал и брать вещи у этих наглых типов приемщиков, я чуть не завыл от злости. Но тут мой блокнот неожиданно нашелся. В кармане джинсовой куртки, которую я держал в руке.
          Точно, – вспомнил я. – Я же сам его сюда сунул. Когда паковал вечером сумку. Вот придурок! Еще бы потащился сейчас на вокзал...
          Заорав мысленно "Ура!", я принялся листать блокнот и набирать номер за номером, хотя почти со всеми этими приятелями хиппи я уже целый год не общался. Но они в этом плане – классные ребята. Запросто пустят тебя переночевать даже если ты перед этим на триста лет исчезал.
          Только на меня опять посыпались сплошные обломы. Или номер не обслуживался, или абонент был недоступен. В итоге я начал шерстить домашние номера. Кстати, их было даже больше, чем мобильных. Настоящие хиппи терпеть не могут мобилки. Для них самое важное – это свобода. А без мобилки ты в любой момент принадлежишь только самому себе. И можешь спокойно уйти в любую нирвану. Совершенно не заботясь о том, чтобы сначала отключить телефон.
          Но по домашним телефонам повторилось то же самое. Или вообще никто не отвечал, или трубку брал кто-нибудь из родителей и говорил, что Саши или Ани сейчас нет. И всё это время я с ужасом ждал: вот сейчас неожиданно раздастся звонок мне. По мою душу.
          Я уже перебрал всех своих знакомых по Лисьей бухте и совсем отчаялся, когда мне наконец улыбнулась удача.
          В конце блокнота у меня был записан домашний телефон одного парня – Юры по кличке Амиран. Даже не знаю, почему я записал его не как Амирана (Юру), а по настоящему имени – на букву "ю"?
          Мы у этого Амирана несколько раз тусовались. У них трехкомнатная квартира в старом доме на Ленинском проспекте. С большой кухней. Очень подходяще для тусовок.
          У них – потому что на самом деле это квартира его старшего брата. А может быть, их родителей. Только я их там ни разу не видел. Даже не знаю, кто они? Хотя видел их фотографии. Как-то в лом было поинтересоваться.
          А старший брат Амирана тоже с нами тусовался. Классный такой мужик лет двадцати пяти. Держится запросто. Никакого высокомерия. Хотя он уже вполне взрослый и, судя по всему, неплохо зарабатывает.
          Я забыл, как его зовут. К хиппи он, по-моему, не имел никакого отношения. Просто тусовался с нами, когда толпа зависала у Амирана. Между прочим, один раз там чуть ли не все курили травку. Мне они тоже предложили, но я отказался. Ну его на фиг, я вообще не курю.
          Амиран тогда с нами в Лисью не ездил. Он как раз закончил школу и собирался поступать на психфак МГУ. (Психфак – это на самом деле факультет психологии, но он его именно так называл.)

          Короче, я набрал номер этого Амирана и уже после двух гудков его старший брат взял трубку. Я его сразу узнал по голосу. Знаете, бывают такие голоса – один раз услышишь, запомнишь на всю жизнь. Как у Сергея Бодрова младшего или у Ильи Лагутенко. У этого брата Амирана тоже был такой голос, что его ни с каким другим уже не спутаешь.
          – Алло, – говорю я. – А Юру можно пригласить?
          – Нет, – говорит он. – Юра сейчас на даче у друзей. Передать ему что-нибудь? Я как раз туда еду.
          – Да нет, – говорю я упавшим голосом. – Я с ним поговорить хотел...
          – Вот это никак не получится, – засмеялся он. – Он свой мобильный дома оставил. Разве что, часа через три.
          Черт! Мать его! Что за идиотская привычка – оставлять дома свой мобильный. И как специально – у них сегодня остается совершенно пустая квартира!
          Я уже хотел отключиться, но тут этот Юрин брат снова заговорил. Уже совсем другим тоном. Как будто почувствовал мое полное замешательство и решил выяснить, в чем дело?
          – Эй, алло, – говорит. – А кто его спрашивает? Может быть, ему передать, чтобы он вам перезвонил?
          – Да нет, – говорю. – Спасибо. Скажите, а он сегодня домой ночевать не приедет?
          Более дурацкий вопрос трудно было придумать. Но этот его брат ничуть не смутился.
          – Да вообще-то не собирался, – снова засмеялся он. – Слушай, ты не Иван случайно?
          – Нет, – говорю. – Я Дима. Мы у вас в прошлом году с ребятами несколько раз бывали. Может быть, помните?
          – Дима? – говорит он, явно напрягая мозги. – Дима, Дима... Был кто-то такой... Погоди, это не тот, который еще школьник?
          – Да, – заорал я. – Точно!
          Ей богу, я так обрадовался, что он меня вспомнил, что совершенно не обиделся на этого "школьника". Только мне было жутко неудобно, что сам я – забыл, как его зовут?
          – Ну здорово, Дима, – говорит он. – Как поживаешь?
          – Да так, не очень, – говорю. – Скажите, а Юра поступил на психфак?
          – Да, – засмеялся он. – Поступил.
          А потом вдруг говорит:
          – Слушай, если ты ему звонишь через год, наверное, этому есть веская причина?
          И тут я сам не заметил, как признался ему во всем.
          – Да так, – говорю. – Переночевать негде.
          – Ясно... – говорит он. – Погоди, но ты же вроде москвич?
          Мне стало вдруг так стыдно, что я чуть не отключился, к черту. Вписываюсь внаглую к совершенно постороннему мне человеку. Да еще в тот момент, когда он собирается уезжать на дачу на уик-энд.
          Стою и молчу.
          – Эй, ты еще слушаешь? – говорит он. – Могу предложить дачу в районе Клязьминского водохранилища. Юрик как раз там сейчас, так что увидитесь. Место, где упасть, найдется. Народ все равно до утра будет гулять. По такой-то погоде! Эй, Дима, ты меня слышишь?
          – Да, – говорю я слабым голосом.
          – Только решай быстрее, а то мне ехать надо. Наверняка пробки везде. Ты где сейчас?
          – На "Чистых прудах", – говорю. – Возле почтамта.
          – Так, – говорит он. – Я тебя могу подобрать часа через полтора на метро "Бабушкинская". Что решаешь?
          – Вариант, конечно, классный, – говорю я, почему-то без особого энтузиазма. – А ничего, что я туда заявлюсь вот так, ни с того ни с сего?
          – Ничего, – говорит он. – Нормально. Народ все равно гудеть будет до утра. Скажу, что ты друг Юрика. Ну что решаешь?
          – Спасибо большое, – говорю я.
          И замолчал, как рыба, не зная, что еще сказать? Хотя уже точно решил ехать ночевать на эту дачу. Потому что это Клязьминское водохранилище находится на севере, а значит – с другой стороны Москвы от нашего дома. Вы, может быть, подумаете, что я полный придурок, но мне почему-то хотелось оказаться как можно дальше от моего дома.
          – Спасибо "да" или спасибо "нет"? – говорит он, хмыкнув.
          – Да, – говорю. – А во сколько мне быть на "Бабушкинской"?
          – Так... – говорит он. – Давай ты меня будешь там ждать, начиная с семи тридцати. Значит, запоминай. Садишься в первый вагон метро и выходишь направо-направо. Стой примерно рядом с выходом. Какой у тебя номер мобильного?
          – Ой, – перепугался я. – Давайте лучше я вам сам позвоню.
          – Ладно, записывай, – засмеялся он.
          – Ага, сейчас, – говорю. – Давайте.
           (Как вовремя я ручку купил!)
          – Ты во что будешь одет? – спрашивает он, когда я записал номер его телефона.
          – Я в джинсах, – говорю. – В синих. И в футболке. И синяя джинсовая куртка в руках. У меня высокий рост, и светлые волосы.
          – Понятно, – засмеялся он. – Я буду на зеленом "Фольксвагене" номер... Ты мою внешность помнишь?
          – Да, – говорю я не очень уверенно.
          – Меня Олегом зовут. Буду в светлых брюках и в белой футболке.
          Вот черт, он понял, что я забыл, как его зовут.
          Мне стало жутко неловко.
          А он говорит:
          – Купи свежий номер "МК" и держи его перед собой, как флаг. Когда приедешь на "Бабушкинскую", набери меня, скоординируемся. Ну что, Дима, пока?
          – Пока, – говорю я, и тут он отключился.
          Я быстро набрал на мобильнике номер его телефона, чтобы загнать его в память, и отключился от сети, чувствуя огромное облегчение. Напротив через площадь стояло огромное здание "Лукойла", и я почему-то подумал, что тоже вот так взлечу ввысь. И пошел через улицу обратно к почтамту, чтобы перейти потом к входу на "Тургеневскую". Мне хотелось как можно быстрее оказаться на "Бабушкинской", хотя времени до забитой стрелки у меня был еще целый вагон, а ехать туда – всего-ничего, минут двадцать.
          Проходя мимо входа в почтамт, я вспомнил девушку-продавщицу в киоске и подумал, что вполне мог бы в нее влюбиться. Но тут зажегся зеленый свет на переходе через Мясницкую, и я рванул на другую сторону улицы вместе с толпой.
          Еще спускаясь по лестнице в подземный переход, я вовсю вдохнул жутко аппетитный запах пирожков и слоек. Там как раз есть киоск в торце перехода. Мой бедный живот буквально присох к позвоночнику, и я поскорее купил себе два пирожка с печенкой и один с грибами. Еле дождался, пока их разогреют, и сразу принялся лопать, как голодный папуас.
          Я продолжал есть и на эскалаторе, и на станции, и даже в вагоне метро. И только доев последний пирожок, понял, как жутко хочу пить! Я ничего не пил с самого утра. Зато слопал три пачки чипсов, которые сушат глотку, как я не знаю что. А теперь еще съел всухомятку три довольно острых пирожка! Вот идиот. Запросто ведь мог купить бутылку "пепси" в переходе! Стал прикидывать, где бы напиться, и решил выйти, на фиг, наверх на "Алексеевской". Там рядом с метро есть "Му-Му". Заодно можно будет и еще поесть. А то кто его знает, как там будет с едой на этой даче? И когда еще мы туда попадем при московских пробках вечером в пятницу?
          Перекусив, я как-то успокоился. И наконец вполне уразумел, что времени до семи тридцати у меня навалом.

          Эскалатор на этой "Алексеевской" такой длинный, что просто застрелиться. Ползешь наверх три тысячи лет и даже нет ни малейшего желания ускориться по нему своим ходом. Единственное, что остается, – впасть в транс тупо и ждать, разглядывая рекламу и тех, кто едет тебе навстречу. И с завистью смотреть, как по противоположному эскалатору народ с легкостью сбегает вниз.
          Только настроение у меня в тот момент было настолько благодушное, что я – вместо того, чтобы депрессовать – вовсю разглядывал девушек, которые ехали мне навстречу. И даже улыбался некоторым, хотя меня и томила жажда.
          Выбравшись наконец на свет божий, я автоматически повернул направо – к "Му-Му",– но тут вдруг вспомнил, что мне нужно экономить деньги. ( "Му-Му" – это такой русский фаст-фуд в Москве.)
          Ладно, – решил я мгновенно. – Ну его на фиг, это "Му-Му". И повернул к киоскам с едой. Их на "Алексеевской" целый ряд стоит вдоль проспекта.
          "Стардог's" я отмел сходу. Раз уж я нацеливался на "Му-Му", надо было съесть что-нибудь наше – русское. А рядом как раз был киоск прикольной сети "Даешь Блины! Блины – народу". А еще левее – "Крошка картошка".
          Я честно изучил меню и там и там, прикидывая, как бы поесть и попить дешевле. Хотя уже подыхал от жажды. Даже пересохшие губы облизывал.
          В итоге я стал в очередь за блинами и взял блины с печенью и с брынзой (для разнообразия) и пакет холодного апельсинового сока, который тут же стал жадно пить, пристроившись за столик.
          Уф-ф!!! Напившись, я сразу стал другим человеком. Мне словно целый мир вновь открылся во всей его летней красе.
          Жара уже начала немного спадать, а к киоску подошли две симпатичные девчонки, и я сразу стал вовсю их разглядывать. Пока они стояли в очереди за блинами.
          Одна из них была брюнеточка с черной челкой и прямой стрижкой, закрывавшей ей уши. И с таким узким, прямым носом. Очень красивым, даже аристократическим.
          Она была в полупрозрачных очках. Которые одновременно и для зрения и солнцезащитные.
          А другая – светленькая, со стильной короткой прической и таким открытым и добродушным лицом, что в такую девушку просто невозможно сходу не влюбиться. (Прическа у нее была очень прикольная. Знаете, когда сзади оставляют одну длинную прядь, которая спускается по центру до самой шеи.)
          Они обе были в шортах до колен. Светленькая – в белых, а у ее подружки шорты были защитного цвета. А сверху на них были открытые блузки, через которые просвечивали обалденные, маленькие лифчики. Животики у них были голые, и у брюнетки на пупке блестел пирсинг.
          Ноги у них были просто классные. Особенно у светленькой. Очень стройные, хотя и не загорелые.
          Мне они очень понравились.
          Я ел блин с брынзой, запивая его соком, и все время на них любовался. Прямо-таки с сексуальным желанием. Так что они это быстро заметили, и брюнетка смерила меня неприступным взглядом через очки. А светленькая посмотрела на меня с рассеянным любопытством.
          Только я ни фига не обиделся на эту девушку за ее взгляд. Хоть он и был у нее малость презрительным. Наоборот, я им сразу улыбнулся и даже подмигнул. Так у меня было хорошо на душе.
          Понимаете, этим симпатичным девушкам всегда всё прощаешь.
          Тут уже они обе посмотрели на меня с недоумением. И брюнетка наклонилась к своей подружке и тихо прошлась на мой счет. Типа, молодой, а туда же – выпендривается. (Тоже мне, мисс неприступность!) А ее подружка снова глянула на меня и согласно кивнула.
          На самом деле, они были не намного старше меня. Может быть даже – только что школу закончили.
          Они взяли себе по порции блинов с грибами и пакет апельсинового сока на двоих. Я подвинул в сторону свой сок и блины, как только они повернулись от окошка к столикам. Но они демонстративно стали к соседнему столу. К какому-то мужику в брюках и рубашке с короткими рукавами, который ел блин, наклоняясь к самому столу, чтобы не запачкаться, и не обратил на них никакого внимания.
          Эх, – подумал я. – Если бы я сейчас подъехал к этому киоску на белом "Мерседесе", они бы это сразу заметили. И посмотрели бы на меня совсем по-другому. Даже, наверное, подошли бы к моему столу.
          Да, дети мои, современное общество устроено совершенно по-идиотски. По этой симпатичной девчонке в очках, с черной челкой, которая строила из себя крутую, сразу было видно: она только и мечтает, что загребет в жизни кучу денег и будет покупать всё в дорогих бутиках. И отдыхать только за границей. На модных курортах и экзотических островах. Причем, явно не сама эту кучу денег заработает, а их ей даст какой-нибудь влюбленный в нее лох. Который всё ей принесет прямо на блюдечке, как Золушке. За ее особенную внешность.
          Понимаете, она точно мечтала, что в нее влюбится какой-нибудь симпатичный парень, у которого папа богатый. Или какой-нибудь классный специалист с внешностью Брэда Питта. Который хоть и работает до фига, зато – и до фига получает. И оба они только и будут мечтать, что на ней жениться.
          Мне эти девчонки жутко понравились. Особенно эта девушка со светлыми, коротко стриженными волосами и таким лицом, что сразу было видно, какая она хорошая. Только вся штука была в том, что выйти замуж за какого-нибудь богатого и к тому же еще – нормального парня шансов у них было один на пятьсот тысяч. Потому что богатых людей у нас на самом деле пять процентов. А из их чад: больше половины – отъявленные придурки. Может быть даже – и намного больше этой половины. И тусуются они все время с девчонками из таких же богатых семей. На тусовках, куда без денег нечего и соваться.
          А эти девушки совсем не производили впечатления, что у их родителей куча денег.
          Мне вдруг стало их жутко жаль. Потому что на самом деле, если у твоих родителей денег не густо, фиг ты куда пробьешься. И все эти мечты, которые с утра до вечера грузят всяким обычным девчонкам, – во всех этих идиотских шоу и сериалах, и в журнальчиках про жизнь всяких звезд, – всё это сплошное, наглое надувательство. Тут жизнь вообще так мерзко устроена, что просто жуть берет. Сначала всех этих девушек манят всякими хрустальными башмачками, вместо которых продают одну кока-колу и серебряные колечки. А потом – когда их во всем надуют – тут же начинают продавать им кучу всяких мыльных опер и слюнявых романов в мягких обложках. Чтобы скрасить им разбитые мечты.
          На миг я вдруг представил, что этим девчонкам станет потом тридцать лет. А они, вместо того, чтобы ходить по дорогим бутикам и ездить на собственных "Тойотах", станут обыкновенными продавщицами в какой-нибудь "Меге". Или будут целыми днями сидеть в каких-нибудь офисах за компами – за пятнадцать тысяч рублей в месяц. И муж у них будет каким-нибудь младшим менеджером. С зарплатой тоже тысяч в шестнадцать. (Рублей, конечно.) Или вообще – водилой. И они будут каждый день ехать в часы пик в метро в жуткой толкучке. И, стоя, читать дешевые романы в мягких обложках.
          И когда я всё это себе представил, у меня прямо сердце кровью облилось. Смотрю на этих девушек и думаю: что их ждет впереди?
          Понимаете, они были на самом деле очень симпатичные. У них даже макияж был нормальный, что на самом деле – большущая редкость. Нет, правда. По-моему, большинство девчонок красится совершенно жутко. Как воробей, который хочет закосить под попугая. А у этих девушек – всё было в порядке. И вы даже представить себе не можете, как мне стало их жаль. Даже эту черноволосую брюнетку с челкой, хотя она и продолжала поглядывать на меня, как на придурка.
          Короче, я в них прямо влюбился, в этих двух девушек за соседним столиком. И три часа допивал остаток апельсинового сока, пока они не съели свои блины и не выпили свой сок. Я втайне надеялся, что они сейчас пойдут на метро, и тогда я пойду следом за ними, чтобы еще ими полюбоваться. Но тут меня опять ждал полный облом. Потому что они пошли совсем в другую сторону – вдоль проспекта.
          Некоторое время я с грустью провожал их взглядом. Но это было глупо, и я пошел обратно к станции метро "Алексеевская".
          Хоть мне и было немного грустно из-за этих девушек, все равно мое настроение намного улучшилось. Наверное, из-за того, что я совсем наелся и утолил наконец жажду.
          Может быть, там, на даче, тоже будут симпатичные девчонки? – подумал я. Хорошо было бы познакомиться с какой-нибудь девчонкой, раз уж я начинаю самостоятельную жизнь.
          Мне сразу вспомнилась одна полненькая девушка, которая год назад была подружкой этого Юры-Амирана. У нее на обеих руках было штук по десять разноцветных хипповских фенек – жутко классно. А вспомнилась она мне потому, что она была немного похожа на эту светленькую девушку с короткой стрижкой, в которую я только что прямо влюбился. Не внешне похожа (хотя волосы у этой подружки Юры-Амирана тоже были светлые), а тем, что по ней тоже сразу было видно, какая она хорошая. Понимаете?
          Но тут я подошел к входу в метро и взгляд мой скользнул по вертикальной стойке с газетами. Черт! Я сразу вспомнил про свежий номер "Московского комсомольца", который этот Олег велел мне держать в руке, как флаг. Конечно, он меня явно прикалывал, но я подумал: а вдруг мы с ним как-нибудь разминемся – потому что у меня в руках не будет газеты? Я так испугался этой мысли, что сразу купил "МК".
          На эскалаторе я расслабился. До стрелки оставался еще почти час, а ехать мне было всего четыре станции. И я снова начал вспоминать ту полненькую подружку Юры-Амирана. Вот классная девчонка! Такая открытая, веселая и вообще прикольная – со всеми этими разноцветными фенечками и хипповской одеждой, – что у меня каждый раз сердце радовалось, когда я ее видел. А глаза у нее были голубые. Я это совершенно четко вдруг вспомнил. А волосы – длинные, светло-русые. И она их перехватывала разноцветной тесьмой.
          Умереть можно, до чего она была привлекательная. Мне тогда каждый раз жутко хотелось поцеловать ее в полненькую щечку. Но, конечно, я ничего такого ни разу не сделал. Даже не потому, что она была на два года старше меня, а потому что она была подружка этого Амирана.
          Только на самом деле всё было гораздо глубже. И даже если бы мы с ней как-нибудь оказались в ситуации поцелуя, я бы, наверное, жутко оробел. И ни за что не смог бы ее поцеловать. Сам не знаю, почему. Может быть, как раз потому, что она была такая хорошая. И мне в этом ничуть не стыдно признаться.
          Вот только я никак не мог вспомнить, как ее зовут?
          Если бы она тогда поехала с нами в Лисью, я бы наверняка вспомнил сейчас ее имя. Но она тогда тоже наверняка куда-нибудь поступала и осталась в Москве.
          Вдруг она тоже будет там на даче? – думал я. – Было бы классно!

          В поезде мне сразу удалось сесть. Но от покачивания вагона меня стало вгонять в сон. Наверное, из-за еды. Я вдруг почувствовал, что устал, как черт, за весь этот жуткий день. Все эти проблемы, которые на меня разом свалились, перегрузили мне крышу. Состояние у меня было какое-то странное. Казалось, что уже прошло триста лет с тех пор, как я ехал в этом адлерском поезде – в купе со всеми этими придурками из шестого блока. А в школе вместе с ними я учился вообще в позапрошлом веке. Во времена Пушкина и паровых машин. Как будто мне все это просто приснилось. У меня словно включился автопилот. И мысли мои блуждали в каком-то отрешенном полусне, пока я не услышал вдруг: "Станция Бабушкинская". Дернувшись, я вскочил и вынесся на платформу. И только через десять шагов сообразил, что спешить мне абсолютно некуда.

* * *

          Я вышел направо-направо, как сказал мне этот Олег, и обнаружил довольно обескураживающую картину. Вся парковка вдоль проспекта у выхода из метро была забита машинами, а по проспекту они шли непрерывной плотной массой. Вечер пятницы. Я с тоской поглядел в сторону перекрестка. Мне совершенно не хотелось включать телефон.
          На всякий случай я внимательно осмотрел все запаркованные вдоль проспекта машины, но ничего похожего на зеленый "Фольксваген" не обнаружил. Ничего удивительного. До половины восьмого была еще куча времени. Я подумал, что хоть в одном есть своя положительная сторона, – в Москве не так уж много зеленых "Фольксвагенов".
          "Проспект" оказался на самом деле улицей Енисейской. Это я узнал, пока обследовал окрестности выхода из метро. Когда я снова очутился на том месте, где мы забили стрелку, было еще только четверть восьмого.
          Дышать возле проезжей части было абсолютно нечем, но все-таки я остался торчать за ограждением – на узком асфальтовом отмостке. Держа у груди "Московский комсомолец", как последний придурок. Вдруг этот Олег приедет раньше, чем мы условились? А припарковаться тут абсолютно негде.
          Теперь, когда я прибыл на место стрелки, весь этот проект с ночевкой на даче у незнакомых мне людей, которые собираются гудеть всю ночь, уже не казался мне таким классным решением проблемы. Этот Юра-Амиран, конечно, нормальный парень, но вдруг его там не будет? Мне было как-то неуютно от мысли, что я окажусь на даче с совершенно незнакомыми мне людьми.
          А вдруг этот Олег голубой? – подумал я вдруг. Тогда, год назад, никакой девушки у него, по-моему, не было. И он ни разу не клеился ни к кому из девчонок, когда мы тусовались у них на квартире. Вдруг он голубой и едет в пятницу вечером расслабиться в такую же голубую компанию? И потому так сразу активизировался, когда вспомнил, что я – тот самый прошлогодний школьник? "Голубые ездят на зеленых "Фольксвагенах"?" – попробовал я сообразить. А черт их знает!
          Сказать по правде, я еще ни разу не видел стопроцентного голубого в реальной жизни, хотя среди тех, кто приходит к моему брату Гарику, наверняка есть стопроцентные голубые. Их в Москве в мире шоу-бизнеса пруд пруди. Сто вагонов и большая телега.
          Вдруг этот Олег – голубой?
          Я решил: если там – на этой даче – кто-нибудь из мужиков начнет ко мне приставать, я изо всей силы дам ему в морду и убегу оттуда, ко всем чертям. Уж лучше всю ночь идти пешком в Москву, чем ночевать на даче, где зависают гомосеки.
          Будьте уверены, мое воображение уже вовсю нарисовало мне трехэтажную дачу, где на каждом этаже сидели в обнимку и нежно целовали друг друга пьяные, обкурившиеся пары. И все сплошь – мужики.
          Вот только на эту дачу еще надо было попасть. Вернее, не на эту, а на другую – совершенно не известную мне – дачу. Где, может быть, все будут как раз нормальные.
          Времени было уже полвосьмого. Машины по-прежнему шли по этой Енисейской сплошным потоком, от которого рябило в глазах. Надежда, что этот Олег сможет тут припарковаться, у меня давно пропала. (Правда, несколько раз запаркованные машины уезжали, освобождая место, но на него тут же – буквально в очередь – становилась следующая машина). Может быть, он, конечно, сбавит ход, проезжая здесь, но вдруг он меня не заметит в этой толчее?
          Еще от перекрестка я выхватывал взглядом каждую зеленую легковушку, но всякий раз это оказывался даже не "Фольксваген". Настроение у меня стремительно падало. Терпеть не могу вот так стоять у всех на виду, как последний придурок, понятия не имея, сколько времени придется тут проторчать и вообще – имеет ли это хоть какой-нибудь смысл?
          Вдобавок я уже одурел от выхлопных газов. Но отойти, на фиг, хотя бы метров на двадцать от проезжей части никак не решался.
          В чем я был уверен, так это в том, что если на этой даче соберутся голубые – они меня там по крайней мере не ограбят. Им это совершенно ни к чему. Они и так деньги лопатой гребут.
          В итоге я включил телефон, набрал этого Олега и проорал в трубку:
          – Алло! Это Дима. Я уже на "Бабушкинской".
          Из-за шума машин ни фига не было слышно. Я понял только, что он стоит где-то в пробке. Он дважды сказал, когда будет, но я оба раза не расслышал. А переспрашивать снова – было маразмом. Вот, мать его! Ведь я, как назло, не мог держать телефон включенным. И попробуй это кому-нибудь объясни!
          Я быстро выключил телефон и снова стал смотреть на машины. А что мне еще оставалось?

          Минут через двадцать я уже вылез к самому потоку машин, скребя себе подбородок "Московским комсомольцем". Чтобы его сразу было видно за сто километров. Я, конечно, понимал, что от их дома сюда пилить и пилить. Тем более в пятницу вечером, через центр, с жуткими московскими пробками. Но все равно извелся, как я не знаю кто.
          К тому же возле выхода из метро все время паслись двое ментов, и они уже несколько раз проверяли документы у каких-то кавказцев. У меня прямо сердце замирало каждый раз, когда кто-нибудь из них начинал переговариваться по рации. Вдруг родители уже всё знают и объявили меня в розыск?
          Чтобы отвлечься от всей этой нервотрепки, я стал бросать взгляды на небо и вообще – вокруг. Это меня немного успокоило. Жара уже спала, было просто очень тепло, и вокруг был такой мягкий, чудесный свет. Знаете, какой бывает очень теплыми вечерами в самом конце июня.
          Мне вдруг остро захотелось куда-нибудь за город. Туда, где можно дышать полной грудью без риска тут же свалиться замертво от смертельной концентрации канцерогенных газов. Я уже целый час дышал мелкими рывками, каждый раз стремясь выдохнуть больше, чем перед этим вдохнул.
          Внутренне матерясь, я снова включил телефон, быстро набрал этого Олега и, прижимая телефон к уху, с трудом разобрал: "Уже подъезжаю".

          Наконец я заметил в ближнем ко мне ряду зеленый "Фольксваген" с тем самым номером, который назвал мне этот Олег. Черт, я чуть ли не под колеса предыдущей машины выскочил, махая ему "Московским комсомольцем". Так я обрадовался!
          Я его сразу узнал. Он, как и сказал, был в белой футболке, и прическа у него была та же самая, что и год назад – короткий ежик темных волос.
          "Фольксваген" притормозил около меня, и я мгновенно плюхнулся на переднее сидение.
          – Здравствуйте, – говорю.
          Но он, прежде чем мне ответить, несколько секунд напряженно выруливал, чтобы объехать столпившиеся на остановке маршрутки.
          – Пробки везде, – сказал он мне вместо приветствия. Глянул на "Московский комсомолец", который я все еще держал в руках, ухмыльнулся и протянул мне руку:
          – Ну здорово, Дима.
          – Здорово, – рассмеялся я.
          – Брось на заднее сидение, – кивнул он мне на "МК". – Если она тебе не нужна, конечно.
          Я тут же послушно бросил газету на заднее сидение и устроился поудобнее. Мне вдруг стало жутко спокойно и хорошо оттого, что я еду наконец в машине и где-то там, впереди, меня ждет ночлег. Я посмотрел на этого Олега. Он совершенно не был похож на голубого. Обычный нормальный мужик.
          – Так что у тебя там стряслось? – спросил он, когда мы окончательно застряли в пробке перед светофором. – Родители достали?
          – Да, в общем-то... – протянул я неопределенно.
          – Понятно, – хмыкнул он. – Ты, я смотрю, налегке. У тебя хоть деньги есть?
          – Да, – сказал я поспешно и, подумав, добавил: – На пару дней хватит.
          – Ясно, – говорит он. – А родители знают, что ты собрался на стороне переночевать?
          – Да... – соврал я, замявшись. – Я им сказал, что мы с друзьями на концерт пойдем. А концерт поздно кончится. Не ехать же мне ночью в Михайлово? Это в Подмосковье, у нас там дом. В общем, я им сказал, что лучше у кого-нибудь из друзей переночую.
          – Михайлово? Это где-то в районе Домодедово? – спрашивает он.
          – Ага, – говорю.
          – Так чем же они тебя так достали, Дима? Что ты дома не ночуешь? – спрашивает он шутливо. Как будто он не только своему Юрику, но и мне – старший брат.
          На самом деле, у него просто было хорошее настроение. Конец недели, лето, тепло, впереди – выходные за городом. Я его отлично понимал и ничуть не обиделся на его снисходительный тон.
          – Да так, – говорю. – Устроили небольшое Ватерлоо. Как там Юра поживает?
          Мне хотелось сменить тему разговора.
          – Ватерлоо? – хмыкнул он. – Понятно.
          Он взял пачку сигарет, которая лежала между сидениями, вытащил себе сигарету и предложил мне, но я отказался. Я вам уже говорил – я вообще не курю.
          – И правильно делаешь, – сказал он, имея в виду мои здоровые привычки. – А Юра поживает нормально. Сдал сессию, теперь оттягивается.
          – А он летом куда-нибудь собирается поехать? – спрашиваю я.
          – Понятия не имею, – говорит он. – Но, наверное, куда-нибудь собирается. Ты родителям точно позвонил, что дома ночевать не будешь?
          – Да, – говорю.
          – Ладно, дело твое, – говорит он. – Только послушай мой совет. Ты завтра лучше все-таки домой возвращайся. Родители ведь – тоже люди. Понимаешь?
          – Да я понимаю, – говорю. – Только иногда с ними совершенно невозможно жить становится.
          – Это бывает, – говорит он, выпустив дым в окошко. – У нас с Юриком тоже в семейной жизни всякое бывало. Так что ты на своих родителей все-таки не очень волну гони. Они ведь – совсем другое поколение. Сечешь фишку?
          – Ага, – говорю.
          – "Отцы и дети" еще проходите в школе?
          – Проходим, – засмеялся я.
          – Зря смеешься, – говорит он. – Очень даже классная книга.
          – Да я что, спорю? – говорю. – Я ее, между прочим, читал, и мне понравилось.
          – Просто иногда они нас напрочь не понимают, а иногда – мы их, – говорит он. – Конфликт поколений. Ты уже в какой класс перешел?
          – В одиннадцатый, – говорю.
          – Да... – протянул он неопределенно. – Бежит время.
          Он замолчал. А я подумал, что надо будет все-таки позвонить брату Гарику. Прощупать почву, знают они уже, что я сбежал с поезда, или нет? И если окажется, что знают, – сказать ему про письмо.
          И еще мне вспомнилась эта жуткая книга Тургенева – "Отцы и дети".
          Нет, мне она и вправду понравилась, хоть вас это, может быть, и удивит! Только конец в ней такой мрачный, что просто застрелиться. Просто жуткий конец. Хуже, чем в самом отвратительном триллере. Хотя этот Базаров мне ни фига и не понравился, но все равно, когда он в конце книги умирает прямо на глазах у родителей, а они – ничего сделать не могут, – у меня прямо комок к горлу подкатил. А потом так мрачно было на душе, что хоть запрещай, на фиг, вообще такую литературу. Хуже, чем любой Стивен Кинг.
          Но, в общем-то, этот Базаров поделом получил. Зачем он целыми днями резал лягушек, как последний садист? Уж если ему так хотелось удовлетворить свое научное любопытство, резал бы себе трупы в анатомичке.
          Нет, я, конечно, понимаю, что они тогда были люди темные. И ни фига не знали, что другие животные тоже жить хотят. (Тогда ведь еще не было книжек вроде книги Джейн Гудолл про гиен или книги этого Фарли Моуэта "Не кричи: волки!".) Но все равно. Он ведь наверняка видел, как эти лягушки мучаются, когда их режут. А ему было плевать. Вот его Бог и покарал.
          По-моему, на самом деле он был просто садюга, этот Базаров. Но все равно, в конце книги мне его было здорово жаль. Может быть, потому что он по-настоящему влюбился. А его бедных родителей мне было так жаль, что и передать невозможно. Просто сердце кровью обливалось. И мне совершенно не стыдно в этом признаться.
          Наверное, я просто жутко сентиментален.
          А может быть, все дело в моем богатом воображении. Оно мне вечно рисует всякие такие штуки в очень натуральном виде. Как будто оно и в самом деле происходит у меня на глазах.
          Знаете, есть такой поэт Некрасов? Мы его тоже в школе проходили. Так вот, у него есть одно жуткое стихотворение про несжатую полоску. Оно и вообще – мрачное, как я не знаю что. А в конце есть одна строчка, от которой меня просто мороз по коже подирает. "Червь его сердце больное сосет".
          Я ее когда в первый раз прочитал, так потом спать не мог.
          Да и теперь – сразу представляется какой-то жуткий червь, который присосался к сердцу.
          Бррр.
          Уж лучше бы я эту строчку вообще никогда не читал. Потому что забыть ее, по-моему, будет еще хуже.
          Короче, этому королю ужасов Стивену Кингу со всем его хоррором до этого "червя" еще десять тысяч лет во мрак углубляться. И то, наверное, так жутко, как у этого Некрасова, – все равно не получится.
          Тут по радио зазвучала "Невеста" "Мумий Тролля", и Олег сразу прибавил громкости и стал выстукивать пальцами по рулю (мы опять стояли под светофором). И подпевать Лагутенко. И вообще – изображать лицом песню.
          Мне "Невеста" жутко нравится. Я тут же с радостью на нее переключился. Чтобы соскочить с мрачных мыслей. И обрадовался, что этому Олегу тоже нравится "Мумий Тролль". Хотя, вообще-то, я терпеть не могу, когда кто-нибудь подпевает классному вокалисту. Тем более, Илье Лагутенко.
          На самом деле, я ему тоже часто подпеваю. Только про себя. А это – совсем другое, чем подпевать вслух. Как будто ты поешь его голосом. Понимаете разницу?
          Когда вещь закончилась, Олег приглушил звук приемника, посмотрел на меня и спрашивает:           – Как молодое поколение, слушает "Мумий Тролль"?
          – Я лично слушаю, – говорю. – А мои одноклассники их уже старьем считают.
          – Правда? – захохотал он. – А кого они считают не старьем? "Татушек"?
          – Ага, – говорю. – И еще "Лепреконсов".
          – А "Би 2"?
          – Не, – говорю. – "Би 2" у нас только самые продвинутые слушают.
          – Ясно, – говорит он. – А тебе "Би 2" как, нравятся?
          – Да так, – говорю. – У них только две вещи нормальные. "Серебро" и про полковника.
          – "Полковнику никто... не пишет" – пропел он.
          – Мне "Би 2" тоже нравится, – говорит.
          – "Мумий Тролль" лучше, – говорю я. – Просто этих "Би 2" на "Брате 2" раскрутили.
          – Да, – говорит он. – Раскрутили. А что еще молодое поколение слушает?
          – Да разное, – говорю. – "Сплин".
          – "Орбит без сахара"? – улыбнулся он.
          – Девчонки еще на Чичерину ведутся.
          Мне хотелось рассказать ему побольше всякой информации. В благодарность за то, что он проявил ко мне такое участие.
          – А что, – говорит он. – Чичерина ничего. Нормальная девчонка. Главное – актуальные песни поет.
          И запел:
          – "Жара, жара.
           Жаренное солнце больших городов."
          Мы оба прыснули.
          На самом деле, мне у Чичериной тоже некоторые вещи нравятся. "Ту-лу-ла" – вообще классная вещь. Мне Чичерина даже больше, чем Земфира, нравится. Хотя Земфиру и продюсировал Лагутенко.
          – А как вам Земфира? – говорит этот Олег.
          – Девчонкам некоторым нравится, – говорю.
          – А тебе?
          – Только одна вещь, – говорю.
          – "Я искала тебя..."? – тут же начал он напевать, глянув на меня.
          – Ага, – говорю я, рассмеявшись.
          Он тоже хмыкнул.
          – Да, – говорит. – Сегодня я получу полную информацию о музыкальных пристрастиях молодого поколения.
          – Да ладно, – говорю. – Вы меня прикалываете. Можно подумать, ваш брат музыку не слушает.
          – Юра? – хмыкнул он. – Юра, мой юный друг, слушает "T-Rex".
          Я промолчал. Вообще-то я про эту группу слышал, когда общался с хиппи. По-моему, их даже при мне пару раз заводили. Но если честно, меня эти "T-Rex" не вдохновили. Вот "Doors" или "Pink Floyd" – другое дело. От них я сразу заторчал.
          Олег переключился на дорогу, потому что мы опять попали в затор. И куча машин напирала друг на друга, пытаясь перестроиться. Причем, каждый водила думал, что соседняя полоса – именно то, что ему нужно.
          Это такой московский прикол. Стоит где-нибудь образоваться пробке, как через три минуты все начинают метаться, как психи, и выворачивать на соседние полосы. Как будто и вправду думают, что от этого вся пробка быстрее двинется вперед. А на самом деле, им просто в лом сидеть в скоростных машинах и тащиться со скоростью три километра в час.
          Если задуматься, в этом есть нечто апокалипсическое.
          Только я, конечно, не стал ничего такого говорить этому Олегу. Водители вообще народ особенный. По-моему, стоит кому-нибудь сесть за руль, как он сразу становится слегка психом. Как будто он не только свою машину, а все человечество ведет вперед.
          Меня подмывало спросить у этого Олега, чем он занимается? Это хоть как-то могло прояснить вопрос: в какую компанию я попаду? Я, конечно, надеялся, что там будет этот Юра-Амиран. И втайне мечтал, что там окажется его подружка хиппи, про которую я вам говорил. Тогда все как-нибудь решилось бы само собой.
          Но вдруг этот Амиран куда-нибудь смылся на вечер? Что я тогда буду делать? Один. На чужой даче. Среди незнакомых мне людей.
          – А Юра там точно будет? – не выдержав, спросил я, когда мы уже снова ехали среди полей. В длинной веренице машин.
          – Должен быть, – пожал плечами Олег, достал мобилку, набрал номер и, приложив телефон к уху, спросил:
          – Вадим?.. Слушай, мой братец там далеко?.. Да он, как обычно, телефон забыл... Понятно... Да пробки везде... Минут через двадцать-тридцать, как дело пойдет... Угу...
          Он отключился и, повернувшись ко мне, сказал:
          – Попал ты, Дима. Юрик с ребятами на водохранилище поехал, на катере кататься. Ладно, шучу, всё будет нормально. Найдем тебе личную спальню. Только Юрика ты теперь только завтра утром увидишь. Ты есть хочешь?
          – Да нет, – говорю. – Я блинов поел.
          Хотя, по правде, я уже опять успел проголодаться. Наверняка от всех этих душевных переживаний. Когда я ждал на "Бабушкинской" этого Олега на зеленом "Фольксвагене".
          – У нас там шашлыки будут, – говорит он мне и подмигивает.
          Я даже опять забеспокоился: а вдруг у него все-таки не совсем традиционная ориентация?
          – А девушки там будут? – спрашиваю.
          В ответ он вдруг так захохотал, что поперхнулся сигаретным дымом и закашлялся.
          – Ну ты, Дима, даешь, – говорит.
          Я промолчал, потому что меня это задело. Но он только еще больше развеселился.
          – Не знаю, как насчет девушек, – говорит, – а бабы там точно будут. Можешь не беспокоиться. Только ты, Дима, смотри. У нас там такие бабы...
          Он даже губами причмокнул.
          Хоть мне и стало неловко от его намеков, зато я здорово приободрился. Все-таки там будут нормальные люди. Потому что он точно имел в виду женщин, а не каких-нибудь переодетых трансвеститов.
          Ну и ладно, – подумал я, зевая. – Заберусь в какую-нибудь спальню подальше и залягу спать до утра.
          – Ладно, это я шучу, – говорит он. – Все будет нормально, не беспокойся.
          – Да я и не беспокоюсь, – говорю.
          – А вы не помните, – говорю, – у Юры в прошлом году девушка была? С такими длинными волосами.
          – Янка, что ли? – говорит он.
          Черт! И как я забыл, что ее зовут Янка? Такое классное имя. Умереть можно.
          Я сразу всю ее вспомнил. Так отчетливо, как будто она тут рядом с нами в машине сидит. Даже голос ее услышал.
          – Ага, – говорю я, обрадовавшись.
          – Помню, – говорит он. И тоже слегка улыбнулся.
          Я же вам говорил, какая она классная девушка! Такая хорошая, что и словами не передать.
          – А ее там не будет на даче? – говорю.
          – Нет, не будет, – говорит он. Как мне показалось, с ностальгическим сожалением.
          – Юрик с ней давно уже не встречается, – говорит. – У него теперь другая компания.
          – Понятно, – вздохнул я.
          – Что, она тебе тоже нравилась? – говорит он, глянув на меня.
          – Да нет, – говорю. – Просто классная девчонка.
          – А... – говорит он многозначительно. И фыркнул. Типа, знаем мы вас, молодежь.
          Он все время надо мной подтрунивал. Но я на него не обижался. В общем-то, он был ничего мужик, нормальный.
          Честно говоря, я здорово расстроился, что там не будет этой Янки. Сам не знаю, почему? Мне вдруг так захотелось ее увидеть, что я бы, наверное, половину денег отдал за то, чтобы она оказалась на этой даче. Я решил, что обязательно спрошу у Юры-Амирана: нет ли у него ее координат? Раз он с ней больше не встречается, какая ему разница?

          ***

          Когда мы наконец приехали в этот дачный поселок, было уже около десяти. Солнце уже садилось и небо было жутко красивое. Такого мягкого цвета и без единого облачка. Прямо умиротворяющее небо.
          А сам поселок как две капли воды походил на тот дачный поселок, в котором мы живем на другом конце Москвы. Точно такие же трехэтажные дома из красного и красного с белым кирпича. Понатыканные на стандартных участках за высокими заборами. Жуткое зрелище. Потому что на самом деле, все эти участки слишком маленькие для таких больших домов. А все эти дома еще и похожи друг на друга. Как будто их ровно по трем проектам слепили.
          Нет, если присмотреться, то, конечно, заметишь небольшую разницу. Башенка там какая-нибудь торчит. Или крыша по особенному скошена. Но все равно. Такое впечатление, что все эти дома собрали из одного стандартного конструктора, в котором десять деталей.
          А в этом поселке вдобавок ко всему чуть ли не все дома были за красными кирпичными заборами. Застрелиться!
          Мы проехали вдоль всего поселка и остановились у ворот крайнего участка, за которым было только чистое поле. И забор и дом у этих друзей Олега тоже были из красного кирпича. И дом – такой большой, даже какой-то квадратный на вид, – что казалось, он выпирает вбок из участка. А за забором – ни верхушки дерева, ни фига. Как незаконченная стройка.
          Но самое прикольное – на крыше этого дома, прямо посередине, торчал небольшой железный шпиль с летящей железной чайкой. Громоотвод, что ли?
          Я сразу подумал про "Чайку Джонатан Ливингстон". Только в этом-то и заключалась самая главная, прямо мистическая жуть. Потому что эта железная чайка вовсе не выглядела легкой. И больше всего напоминала громадную железную скульптуру Петра Первого, которая у нас в Москве торчит прямо из середины реки. Посреди бьющих из реки фонтанов. Тоже зрелище не для слабонервных. Мой брат Гарик называет этого Петра железным членом.
          Может, этим ребятам – хозяевам дома – и хотелось поместить на крышу символ свободного полета. Только сделали им и вправду – полный улет.
          Я глянул на этого Олега, но он совершенно не обратил внимания ни на дом, ни на его крышу. То ли он к этой чайке давно привык, то ли ему вообще все железные чайки были до лампы.
          Он посигналил, и через минуту ворота отъехали, и какой-то мужик лет тридцати приветственно махнул нам рукой, а потом стал делать энергичные жесты, чтобы мы заезжали. Прикольный мужик. В шортах до колен и жилетке цвета хаки, надетой на голое тело.
          Места для парковки там уже почти не было. Едва въехав внутрь, Олег уперся в зад белой "Лады". Мужик довольно показал ему большой палец, и ворота поехали обратно.
          Мы вышли из машины. Мужик, который открыл нам ворота, довольно ухмыляясь, поздоровался с Олегом, а потом кивнул на меня и говорит:
          – Кто это с тобой?
          На самом деле, получилось некрасиво. Потому что я стоял рядом и все слышал.
          – Это друг Юрика, – говорит Олег. – Ему ночевать негде.
          Вот блин! Но этот мужик был уже такой веселый, что ему всё было до лампы.
          – Понятно, – захохотал он, повернулся ко мне и протянул руку.
          – Жора, – говорит.
          – Дима, – ответил я немного смущенно.
          – Не парься, – говорит он и хлопает меня по плечу. – Найдем, где тебе упасть.
          И тут же снова повернулся к Олегу:
          – Ты чего так поздно? – говорит. – Мы тут уже квасим вовсю.
          – Шашлыки еще не сожрали? – говорит Олег.
          – Нет, – заржал этот Жора. – Но уже поставили.
          Веселье у них и вправду шло уже вовсю, судя по голосам. И тянуло таким запахом шашлыков, что у меня опять чуть не заурчало в животе.
          Даже машины на парковке у них стояли как-то весело – вразнобой. Паре машин не хватило места на асфальте, и они стояли прямо на лужайке, передками под углом друг к другу.
          Мы пошли следом за Жорой, и на лужайке за домом я увидел большой деревянный стол, за которым сидела приличная компания. Человек десять, наверное. И еще трое мужиков стояли возле жаровни, на которой жарились шашлыки.
          Амирана среди них не было. Они вообще все были гораздо старше меня. Некоторым – лет по сорок.
          Как только мы появились из-за машин, все они радостно загалдели и замахали нам руками. А одна дамочка выбралась из-за стола и бросилась Олегу на шею, звонко чмокнув его в губы. Пошли бурные приветствия. Многие поднялись.
          – Так, народ, это Дима, друг Юрика, – перекричал всех Олег, обняв меня за плечи. – Прошу любить и жаловать!
          – Полюбим-полюбим, – тут же откликнулась другая дамочка, тоже очень навеселе.
          И началось!.. Все полезли ко мне здороваться и представляться, так что мне пришлось обойти весь стол. А та дамочка, которая крикнула, что они меня полюбят, обхватила меня за плечи и говорит:
          – Людмила. Можно я тебя поцелую?
          Ей было лет сорок, наверное, и я смутился. Но она все равно поцеловала меня в щеку горячими, влажными губами, здорово пахнув водкой.
          – Погоди, – говорит. – Я тебя запачкала.
          И стала, блестя глазами, оттирать мне со щеки губную помаду салфеткой. Жуть.
          Наконец нас с этим Олегом усадили за стол. Причем я оказался на другом конце стола от Олега. Совсем один. Рядом с симпатичной женщиной, которую уже успел забыть, как зовут. Ей было лет тридцати, наверное, и она тут же принялась за мной ухаживать. Накладывать мне всякую еду на тарелку.
          Джинсовую куртку я неловко свернул и положил себе на колени.
          А все уже скандировали хором:
          – Штрафную, штрафную!
          Парень, который сидел слева от меня, взял бутылку водки, наклонился ко мне и спрашивает:
          – Ты, Дима, как, водку уже пьешь?
          А сам бросил взгляд на Олега. Тот уже поднялся со стопкой водки в руке.
          И тут все они выжидающе на меня уставились. И этот Олег – тоже.
          Вообще-то я водку уже не раз пил. Даже два раза напивался. Не так, конечно, чтобы валяться, как свинья. Но море мне точно было по колено.
          Словом, я сразу почувствовал, что никак не могу отказаться.
          – Пью, конечно, – говорю бывалым голосом.
          Они все сразу одобрительно загомонили. А этот парень слева – его звали Володя – говорит:
          – О! Сразу видно – русский человек!
          И налил мне почти полную стопку.
          – За чудесный вечер, – говорит Олег, подняв стопку.
          Тут все выразили бурное одобрение его тосту, и мы все выпили. И я тоже выпил водку до дна, чуть не закашлявшись. Потому что она была с перцем.
          Классная водка, между прочим. "Медовая с перцем", "Nemiroff". Вообще-то она с Украины. Горилка. Но тогда она в Москве была модной фишкой. Потому что в каждой бутылке на дне лежали два настоящих перчика. И цвет у нее красивый.
          Как только я выпил, мне сразу сделалось тепло внутри. А потом – хорошо. Я как-то сразу расслабился. И подумал: вот прикольно! Мог я представить себе сегодня утром, что вечером буду сидеть и пить в незнакомой мне компании? В Подмосковье, на свежем воздухе. Вместо того, чтобы валяться на полке в поезде и слушать этих придурков из шестого блока.

          На самом деле, с водкой я ничуть не выпендривался. У нас в той школе, из которой я сбежал, водку уже чуть ли не все ребята пили. И даже многие девчонки. А уж про вино и говорить нечего.
          Нет, мы там, конечно, не напивались, как сапожники. И вообще – пили редко. Только во время общих тусовок, типа дня рождения. И то – только в последний год.
          Вот у тех ребят хиппи, с которыми я тусовался в прошлом году, чуть ли не каждое зависалово было с выпивкой. Но ведь они были гораздо старше меня и моих одноклассников.
          Я у них водку в первый раз и попробовал. (Правда, потом, если честно, было здорово муторно.) Зато теперь у меня уже есть опыт. И я свободно могу выпить несколько стопок.

          Короче, мне стало классно, и я вовсю набросился на еду. Эта моя соседка успела положить мне целую тарелку всякой закуски.
          Сначала мне было немного неуютно. Все-таки они все были совершенно незнакомые мне люди. И – гораздо старше меня по возрасту. Но через несколько минут они обо мне успешно забыли, и я успокоился.
          Только этот Олег время от времени на меня поглядывал. Чтобы посмотреть, как я вписался в их компанию. И эта женщина, которая сидела справа от меня, у самого края стола, все время со мной заговаривала и предлагала мне еду. Но с ней мне даже приятно было общаться. Она была здорово симпатичная. Только я, как назло, забыл, как ее зовут?
          – Слушайте, – говорю я ей. – А чем вы занимаетесь?
          – Выборами, – говорит она со смехом.
          – Как это? – говорю.
          – Дима, – говорит она, обняв меня за плечи и приблизив лицо так, что мне жарко стало. – Ты попал в компанию черных пиарщиков.
          Но тут мужик во главе стола – такой гладкий дядечка с сединой в висках, как у Ходорковского, – провозгласил тост. И она убрала свою руку и взяла стопку.
          – Дима, – говорит мне заговорщическим голосом. – Давай выпьем за наше знакомство.
          – Давайте, – говорю.
           (Этот Володя уже успел подлить мне водки.)
          Мы все выпили, и я опять принялся за еду, слушая их разговоры. Теперь мне было более-менее понятно, о чем они говорят. А этот Олег на меня вообще уже не смотрел.
          – А ты с Юркой учишься? – наклонившись ко мне, спрашивает этот Володя. Который подливал мне водку.
          – Нет, – говорю я честно. – Я еще в школе учусь.
          – Ничего себе! – говорит он. – А водку пьешь, как взрослый.
          – Слушай, отхлынь, – говорит ему эта симпатичная женщина, которая взяла меня под опеку. – И не наливай ему по полной. Ты вообще, соображаешь?
          – А, – говорит этот Володя. Он как раз взял бутылку, чтобы налить мне еще. – Понятно.
          Бросил на нее какой-то двусмысленный взгляд, поднялся и начал громко стучать вилкой по бутылке.
          – Эй, народ, тихо! – говорит. – У меня есть классный тост! Давайте выпьем за Диму. За Диму, как личность того поколения, которое уже выросло вслед за нами. За первое поколение, которое выросло после времени большой халявы. Давайте выпьем за то, чтобы они снова начали созидать, потому что мы все только разваливаем.
          Тут некоторые из них радостно заржали. А он говорит:
          – За тебя, Дима!
          И развернулся ко мне.
          Мне стало жутко неловко. Я с ним чокнулся, конечно. Но уши у меня, по-моему, пылали синим пламенем.
          Терпеть не могу, когда вот так – неожиданно – оказываешься в центре внимания какой-нибудь незнакомой компании. Тем более, далеко не все из них приняли тост этого Володи с большим одобрением.
          Народ сразу полез со мной чокаться и говорить всякую чушь. Типа, что на нас теперь вся надежда.
          И мне пришлось привстать и тянуться к ним со своей стопкой. Застрелиться!
          Но мне все равно было здорово приятно. Потому что многие из них действительно были рады, что я вдруг к ним приехал. Просто так, от доброты душевной. И у меня одновременно пылали уши от смущения и было прямо восторженно на душе. Правда, странно? Два таких противоположных чувства...
          – Ди-има, за тебя, – потихоньку говорит мне эта женщина, моя соседка. Когда я наконец уселся, чтобы, не привлекая внимания, выпить свою водку.
          Мы с ней тоже интимно чокнулись, и я выпил до дна свои полстопки даже не поморщившись. Я умею пить водку так, что лицо остается совершенно спокойным.
          – У тебя куртка упала, – говорит она.
          И наклоняется, чтобы ее поднять, раньше, чем я успел наклониться. И грудь у нее в вырезе майки видна так, что просто с ума сойти. И на ней никакого лифчика нет!
          Я тоже нагнулся, и мы стали мостить мою чертову куртку мне на колени.
          – Послушайте, – говорю я ей тихо.– Вы меня простите, пожалуйста. Только я забыл, как вас зовут.
          Признаться, я здорово захмелел после всего этого жуткого дня. Хорошо хоть, жара уже спала.
          – Таня, – говорит она.
          – Мне жутко неудобно, – говорю.
          – Ерунда, Дима, – говорит она. – Не бери в голову. Когда на тебя такая банда набросится, не то, что чужое, свое имя забудешь.
          – Хочешь, – говорит, – я тебе минералки налью?
          – Да, – говорю. – Спасибо большое. Давайте я сам.
          Я забрал у нее бутылку и спрашиваю:
          – А вам налить?
          – Да, – говорит она.
          А сама улыбается так, что у меня прямо крышу сметает. Просто жутко привлекательная женщина. Я на нее просто запал. Хоть ей и было, наверное, уже лет тридцать.
          Она тоже была уже здорово захмелевшая. И, может быть, от этого по мне вдруг пошли такие токи, что мне в джинсах стало тесно. Хорошо, у меня на коленях лежала моя куртка.
          Я, конечно, старался держать себя прилично. Но все равно мой взгляд все время опускался на ее голые бедра. Она была в коротеньких летних шортах и еще, как специально, закинула ногу на ногу.
          А когда я переводил взгляд наверх, было ничуть не лучше. Потому что у нее была просто обалденная шея. Так и подмывало ее поцеловать. И ушки – такие изящные. С маленькими пухленькими мочками. А в них – дырочки для сережек. У нее была короткая стрижка, и всё это – и шея, и уши – были полностью открыты. А волосы у нее были светло-русые. Совсем как у той девушки, которая мне так понравилась, когда я ел блины на "Алексеевской". И такая же короткая стрижка. Просто с ума сойти!
          Даже не знаю, чем бы все это закончилось, но тут принесли шашлыки и началась суматоха. Потому что женщины принялись расчищать место на столе, чтобы положить мясо и армянские лаваши. А потом всем сразу налили выпить, и мужчина, который сидел у них во главе стола, поднялся со стопкой в руке и говорит:
          – Так, господа пиарщики. Традиционный, под шашлычок!
          Тут все сразу затихли. А он говорит:
          – Пиару – зубы пираний. Чтобы мы и дальше выгрызали, как бритвами, кошельки наших уважаемых клиентов. А реальность – пусть она будет такой же мутной, как воды Амазонки! За вечные выбора. Ура!
          Я думал, они все заорут "ура", и сам чуть не крикнул. Но они наоборот – стали молча и чуть ли не торжественно чокаться друг с другом, так что я почувствовал себя идиотом. Даже эта Таня влилась в общую компанию. А я – совершенно выпал.
          Наконец все уселись, и оказалось, что эта Таня еще не выпила свою стопку. (Я тоже еще не успел выпить.)
          – Эй, погоди, – говорит она.
          И придержала мою руку.
          – За нас мы с тобой должны выпить на брудершафт, – говорит. – А то ты так и будешь меня на вы называть. Как будто мне тысяча лет.
          – Да нет... – говорю я, смутившись.
          Я хотел сказать, что совсем не имею в виду, что ей много лет. Наоборот – она так классно выглядит. Просто улететь можно.
          – Давай-давай, – говорит она и просовывает свою руку со стопкой мне за руку. – Вот так, поехали...
          И мы с ней выпили, тесно приблизив лица друг к другу.
          И тут она говорит:
          – А теперь – поцеловаться.
          И целует меня прямо в губы. А губы у нее влажные, сладостные. И дыхание такое горячее. И пышет этой медовой водкой с перцем.
          Меня прямо насквозь всего прошило.
          А она просунула мне язык между зубов и делает им такие движения, что жуть просто. И я тоже изо всех сил стараюсь делать то же самое. Только, по-моему, не очень умело. Я ни разу в жизни так не целовался.
          Но тут этот Володя, который сидел рядом со мной, навалился мне на спину и говорит:
          – Эй, Танюха... Кончай соблазнять парня. Он еще школу не кончил.
          И трясет эту Таню за плечо.
          Вот гад!
          Мы, конечно, сразу перестали целоваться. Сделали вид, что ничего такого не произошло, и принялись есть шашлык.
          Запах у него был – полный отпад. И вкус – тоже. И горячий сок от мяса по пальцам течет. Такое чувство, что ты сорок шампуров этого шашлыка можешь слопать.
          Только я все равно терпеть не могу, когда шашлыки жарят не на жаровне где-нибудь дома, а прямо на природе. Разведут кострище, как последние уроды, выжгут всю траву, на фиг. А что не выжгут – повытопчут на три метра вокруг. Вечно на эти кострищи в лесу натыкаешься. И рядом – обязательно куча мусора. Пластиковые бутылки и всякая дрянь.
          Но тогда я, конечно, ничего такого не думал. У меня уже здорово шумело в голове от выпитой водки, и я вовсю налегал шашлык. Так, что за ушами трещало.
          А потом, когда этот Володя переключился на своего соседа, я поскорее вытер пальцы салфеткой, наклонился к этой Тане и говорю:
          – Вы просто обалденно выглядите. Просто с ума сойти.
          А сам все время скашиваю глаза на ее грудь. Потому что я выше нее, то есть – этой Тани, и вижу ложбинку у нее между грудями за вырезом майки. А груди у нее – совершенно голые, без всякого лифчика.
          – Димка, – говорит она. – Ты меня опять на "вы" называешь. Мы же с тобой на брудершафт пили.
          – Черт, – говорю. – Я больше не буду.
          И улыбаюсь, как придурок.
          Только в тот момент мне всё было абсолютно до лампы.
          А она наклонилась ко мне и говорит мне в самое ухо влажным ртом:
          – Слушай, ты такой красавчик.
          И обнимает меня за шею горячей рукой. А другую горячую руку положила на мои руки. Так, что меня всего прямо током прошибает. Жутко неловко и дико приятно.
          Я поскорее высвободился и говорю ей, как идиот:
          – Хочешь, я тебе воды налью?
          – Давай, – говорит она, улыбаясь.
          – Эй, – говорит, отбирая у меня бутылку. – Да стой ты, Димка! Ты так весь стол, к черту, зальешь.
          Забрала у меня бутылку и сама налила воды. Мне и себе.
          Но я на нее ничуть не обиделся. Мне было жутко смешно. И страшно хотелось ее еще раз поцеловать. Рот в рот. Теперь я сделал бы все гораздо лучше.
          Я уже совершенно четко понял, что она тут одна. Без мужа или там бой-френда. И обручального кольца на пальце у нее никакого не было. Только два колечка с камушками. Просто обалдеть.
          Тут опять начали говорить тост. И я обнаружил, что у меня – полная стопка водки. Жуть просто.
          – Ну, – говорит этот их главный пиарщик. Который похож на Ходорковского. И вдыхает так, что все вокруг замолчали. А он выдохнул и говорит:
          – Поехали...
          Тут все разом заржали. И я тоже заржал вместе со всеми. И разом махнул свою стопку водки.
          – Димка, – говорит мне эта Таня. – Кончай пить.
          – Да ладно, – говорю. – Всё нормально.
          – Господи, – говорит она. – Ты уже совсем пьяный.
          А сама смеется. А потом хватает с тарелки кусок шашлыка, макает его в красный соус и, притянув меня рукой за плечи, сует мне его прямо в рот:
          – Ешь немедленно.
          А я взял и облизал ей пальцы. И сам не заметил, что уже обнимаю ее рукой за талию.
          – Бери еще, – говорит она. – Сейчас же.
          Она принялась меня кормить. А я только смеюсь и жую изо всех сил. С такой довольной рожей, что застрелиться.
          Только там уже все так напились, что никому до нас не было дела. Даже этому придурку Володе. Он вообще куда-то исчез.
          – Ди-имка, – говорит она и смотрит на меня блестящими глазами. Так, что у меня всё замирает и пульсирует внутри. И лицо у нее раскраснелось, как я не знаю что. У меня, наверное, – тоже.
          – Ты не хочешь прогуляться? – говорит.
          – Ага, – говорю.
          А сам – прямо вцепился в ее талию.
          Меня ее предложение жутко обрадовало. Потому что мне, по правде сказать, пора было облегчиться. Особенно в виду дальнейших действий. Которые рисовались мне как-то лихо, но смутно.
          Она выбралась из-за стола. Я тоже ловко перешагнул через лавку, и оказался рядом с ней.
          Мир вокруг был просто чудесный. И я по нему прямо летел с великолепной легкостью. Хотя, по-моему, уже начало смеркаться.
          – Эй, вы куда? – закричали нам из-за стола. – Танюха, сейчас все в бассейн идем! Только перекурим. Эй, Танюха, куда ты новое поколение ведешь?
          А она обернулась и кричит им:
          – Идите к черту, придурки. Нам в туалет надо!
          А потом снова тянет меня к дому за руку и говорит:
          – Вот козлы. Ты их, Димка, не слушай.
          – Ну их всех на фиг, – говорю.
          А сам снова обнял ее рукой за талию.
          – Слушай, – говорю. – А это твой дом?
          – Ну ни фига себе, – хохочет она. – Был бы мой, я бы тут не сидела.
          – Слушай, – говорит она вдруг, остановившись. – Неужели эта тюрьма тебе нравится?
          Я захохотал, а она говорит:
          – Нет, погоди.
          Обхватила меня рукой за живот и потащила обратно от дома.
          – Ты эту пигалицу на крыше видел? – говорит.
          И кивает наверх, на эту дикую железную чайку.
          – Ага, – говорю. – Просто охренеть.
          А она:
          – Тюрьма в свободном полете.
          Я чуть пополам не сложился. Мне вдруг представилось, что рядом есть бычья ферма. И все быки просто с ума сошли от этих красных домов. С красными заборами. Кидаются на них и бодают, на фиг. Как на красные тряпки.
          И вдруг меня озарило.
          – Слушай, – говорю. – Знаешь, кто самый первый такой дом построил? У нас, в Москве?
          – Кто? – говорит она.
          – Быки, – говорю. – Бандиты, понимаешь?
          А сам прямо захожусь от смеха, как ненормальный.
          – Чтобы к ним на своих джипах разгоняться... Как к красным тряпкам... Они же у нас самыми первыми бабок нагребли...
          – Димка, – говорит она. – Ты напился, как сукин сын.
          И снова потянула меня к дому.
          Как только мы зашли за угол, где нас уже никто не видел, мы сразу тесно прижались друг к другу. И мне было наплевать: заметит на нас кто-нибудь или нет?
          Только чертова куртка мне жутко мешала. Потому что из-за нее я мог действовать только одной рукой.
          Мне было просто невообразимо приятно. Я еле удержался, чтобы не обнять тут же эту Таню и не начать целовать ее. Как мы с ней целовались за столом.
          – Слушай, – говорю я ей вдруг. Когда мы уже поднялись на крыльцо. – А ты не замужем?
          Прямо так и спросил. Такой я был пьяный.
          – Димка, – говорит она. – Кончай ерунду молоть.
          А сама смотрит на меня так, что у меня прямо крыша едет.
          – Да, – говорю. – Понятно.
          – Заходи, – говорит она. И распахивает передо мной дверь в прихожую.
          И тут мы сталкиваемся нос к носу с этим Володей.
          А он вытаращился на нас и говорит:
          – Ну ни фига себе.
          Он тоже был уже здорово поддатый.
          – Иди к черту, – отпихнула его к стене эта Таня. – Нам в туалет надо.
          – А... – говорит он.
          Но мы уже вошли в дом по каким-то тапкам.
          – Эй, ты куда, а разуться? – дернула она меня за руку.
          Я впечатался задом в стену, стянул кое-как кроссовки, и мы вошли в холл и повернули куда-то налево, в тупичок.
          – Нам сюда, – говорит она.
          И распахивает дверь в ванную комнату с туалетом.
          – Сейчас, – говорит.
          И щелкает выключателем.
          – Ладно, – говорит. – Иди ты первый.
          Я на нее посмотрел и ничего не сказал. Только ухмыльнулся. Странно, но я ничуть ее не стеснялся. Вообще ни фига не соображал.
          Дверь у меня почему-то захлопнулась с треском. Я сообразил, как она запирается, и с жутким достоинством занялся своими делами. Оказалось, что мочевой пузырь у меня здорово полный. И я стоял, ухмылялся чему-то и размышлял. Но никак не мог поймать ни одной мысли.
          Перед тем, как выйти, я поглядел на себя в зеркало. Рожа красная, глаза блестят, и доволен, как идиот. Я пустил полным напором холодную воду и раз десять умыл себе всё лицо. Весь забрызгался, к черту. А эта Таня уже ломится в дверь и кричит:
          – Эй, ты там уснул, что ли?!
          – Счас, – говорю.
          Кое-как вытерся по-быстрому, подхватил с пола куртку и открыл дверь.
          – Ну наконец-то, – говорит она. – Ты что там, душ принимал?
          И качает головой. А я стою, улыбаюсь, как дурак, и думаю: вот бы сейчас ее обнять.
          – Так, – говорит она, берет меня за плечи и прислоняет к стене. – Жди меня вот здесь. И никуда не уходи. Ты меня понял?
          – Да, – говорю. – Конечно.
          Я только тут допер, что ей ведь тоже надо в туалет. За тем и пришли.
          Она покачала головой и закрыла дверь. И я услышал, как щелкнул замок. И потом – еще всякие звуки.
          Бесстыдство, конечно, было стоять там. Но я был здорово пьяный. Совсем не соображал. Стою, упираясь задом в стену, и дышу изо всех сил. Как будто мне воздуха не хватает. И сердце колотится, как бешеное. Потому что мне ее жутко хочется. Эту Таню. Только я совсем не знаю, как всё это делается. Как мне с ней быть?
          И еще думаю: а вдруг у меня не получится?
          Надо крепкого кофе выпить, – думаю. Наверняка он есть тут на кухне.

          Я рывком отделился от стены и пошел искать кухню. Она, естественно, оказалась рядом со столовой, по другую сторону холла. Я нашел початую банку кофе, всыпал в чашку пару полных ложек и поскорее врубил чайник.
          На кухне было уже довольно сумрачно. Но я почему-то постеснялся включить свет и подошел к окну.
          Жуть просто. Оно выходило прямо на красный кирпичный забор.
          Хорошо хоть, над забором было чистое закатное небо. С таким обалденным светом, что мне еще больше захотелось, чтобы у нас с этой Таней произошло нечто невероятное.
          Только я совершенно не мог себе это представить.
          Внутри у меня всё пульсировало. И сердце бухало, как барабан.
          Тут чайник закипел, и одновременно в глубине дома вдруг щелкнул замок. Я метнулся к чайнику и поскорее стал лить в чашку кипяток, вдыхая запах кофе и слыша, как где-то там открылась дверь туалета.
          – Эй, ты где?! – крикнула эта Таня.
          – Здесь, – заорал я. И глотнул обжигающий кофе.
          Мне вдруг стало жутко приятно. Представилось, что я горный пастух в каких-нибудь Андах. Завернутый в пончо. Пью крепкий кофе перед встречей с женщиной. Короче, полный мачо.
          В столовой вспыхнул свет.
          – Димка, ты где? – снова крикнула Таня.
          – Здесь, – говорю я спокойно.
          Горным пастухам кричать не пристало. Тем более, когда они пьют горький кофе. Возле горящего очага.
          На кухню вошла эта Таня и сразу включила свет.
          – Блин, – говорит. – Я тебе где сказала меня дожидаться? Ты почему меня не слушаешься, а?
          А я на нее посмотрел, как настоящий мужчина, и говорю:
          – Хочешь кофе?
          – Нет, – говорит она. – Пошли скорее, пока эти козлы не пришли.
          И уже стоит рядом со мной. И тянет меня за руку так, что я чуть кофе не расплескал. Дико горячий, между прочим.
          Куда пошли? – думаю.
          А сам упираюсь из-за этого кофе. Мне ведь надо срочно протрезветь.
          – Дай сюда, – говорит она, ухватившись за чашку.
          – Черт! – кричит. – Все пальцы обожгла.
          Я поскорее глотнул еще кофе, а она говорит, сверкая глазами:
          – Да поставь ты эту чашку!
          И трет машинально пальцы.
          А у меня уже всю крышу снесло.
          Потому что она привела себя в порядок в этой ванной и – такая сексуальная, что просто умереть.
          И стоит совсем рядом.
          Я еще глотнул и поставил чашку. А она поднесла мне ко рту кончики пальцев и говорит:
          – Целуй немедленно.
          У меня буквально кровь бросилась в голову. Если уж честно, то у меня даже руки дрожали, когда я взял ее руку и стал целовать кончики ей пальцев.
          – А теперь – ниже, – говорит она и подставляет мне запястье.
          А сама прижалась ко мне так, что у меня уже все вибрирует. И мне жутко неудобно. Потому что она явно всё это чувствует.
          И тут она вдруг притянула мою голову и начала меня целовать. Еще горячее, чем там, за столом. И глаза закрыла.
          И я сам не заметил, как стал ее гладить по обалденно мягким волосам. Только глаза у меня почему-то никак не закрываются. И мне от этого страшно неловко. А она вытворяет такие штуки своим языком, что у меня просто обвал внутри. Я тоже вовсю стараюсь, только меня эта мерзкая дрожь бьет. Ничего не могу с ней поделать. И вдруг чувствую, что она взялась рукой за мои джинсы.
          Вы, может, сочтете, что я полный придурок, только я сразу стал ей сопротивляться. Отстранился, к черту, и дышу как паровоз. Но эта Таня ничуть не смутилась. Открыла глаза и смотрит на меня. Так, что у меня внутри всё замирает. И глаза у нее светло коричневые. И блестят так, что кажется, я в них отражаюсь. А вокруг глаз у нее морщинки. Потому что ей, наверное, уже лет тридцать. И вдруг говорит:
          – Пошли.
          И властно тянет меня за руку.
          – Куда? – говорю я, как идиот.
          А сам врос задом в край стола.
          – На экскурсию, – недовольно дергает она меня. – Хочу тебе дом показать.
          Я бросил взгляд на недопитую чашку кофе, но не решился за нее тормознуться. Только схватил со столешницы свою куртку со всеми моими деньгами и документами.

          Она вытащила меня за руку из этой кухни, и мы с ней стали подниматься на второй этаж. А на лестнице – полный сумрак. Потому что на втором этаже явно никого нет. Жуть. Мы поднимаемся, а меня – всего колотит. Как будто я не вверх двигаюсь, а в пропасть лечу. Я даже протрезвел. И сердце – прямо в виски стучит.
          Как только мы поднялись на лестничную площадку, она сразу обняла меня за талию. И я тоже ее обнял. Хотя руки у меня, по-моему, были ледяные. Несмотря на всё это лето. И выпитую водку. И горячий кофе.
          Я уже точно ушел на автопилот. Только помню, мы с ней дышали так, что за сто метров было слышно.
          Мы зашли в угловую комнату, и она сразу заперла дверь. А я уже вижу, что это – спальня. С двуспальной кроватью.
          И тут мы с ней стали целоваться, как бешеные.
          И постепенно движемся к этой кровати.
          И вдруг она говорит:
          – Дай сюда.
          И я соображаю, что вцепился в свою куртку, а она пытается ее отобрать.
          Я разжал пальцы, и она бросила куртку на пол. А мы уже стоим возле самой кровати.
          И вдруг она начинает задирать на мне футболку. А я трогаю ее руками. И совершенно не знаю, что делать.
          Она заставила меня стянуть через голову футболку и тоже бросила ее на пол. А потом берет мою руку и заводит ее себе под майку. И я чувствую ее грудь.
          Я чуть с ума не сошел! Может быть, вам и смешно, а для меня всё это было впервые в жизни.
          – Какие у тебя руки прохладные, – говорит она и улыбается. И прижимает мою руку к своей груди.
          Жалюзи на окне были подняты, и всё было хорошо видно. И когда она тоже быстро стянула через голову свою майку, я просто обалдел, такая красивая у нее была грудь. Жутко сексуальная. Просто дыхание перехватило и взгляд не оторвешь. А она улыбается и дышит часто-часто, в этом сумраке. Так что я уже не знаю, где нахожусь. И расстегивает мне пуговицы на джинсах.
          – Ты такой красавчик, – говорит. И улыбается.
          А я уже так возбудился, что я боюсь, как бы всё не кончилось раньше времени. И я начинаю поскорее сам всё с себя снимать. Потому что трусы у меня, если честно, здорово влажные. И я вовсе не хочу, чтобы она это заметила!
          Черт, я чуть не падаю, выпутываясь из джинсов. А она быстро расстегивает свои шорты, и они у нее падают на пол. И она переступает через них и начинает снимать тоненькие трусики. Умереть!
          Но мне не до того, чтобы смотреть. Мне надо незаметно чертов живот вытереть, потому что он у меня тоже противно влажный.
          Теперь мы стоим совершенно голые. У нас только крестики на груди висят. И мне становится жутко неловко. Потому что я еще ни разу в жизни не видел вот так голую женщину. (То, что я видел на пляже в Лисьей – совсем не в счет!) И ни разу не стоял вот так перед женщиной. Совершенно голый. Да еще в таком состоянии.
          Она делает шаг ко мне, и мы с ней опять начинаем обниматься и целоваться.
          Не знаю даже, ловил ли я кайф? Потому что меня буквально трясло. И в голове вдруг возникла куча побочных мыслей. Что я ничего не умею, и веду себя, как идиот.
          Вдруг у меня всё кончится еще до того, как всё произойдет? – думаю.
          А потом: – "Черт, у меня же нет презерватива".
          И на фига я, придурок, не взял их с собой, как вся эта банда из шестого блока?
          Как же быть?
          Вдруг я подхвачу от нее сейчас какую-нибудь заразу?
          Кто их знает, этих пиарщиков? У нас в Москве на тусовках – такое творится.
          Вдруг я от нее сейчас СПИД подхвачу?
          Но и случай такой, что упускать никак нельзя. Последним уродом буду, если струшу.
          Чуть не сдох от этой проблемы.
          И я опять уже липкий.
          И в голове все время пульсирует: сейчас это со мной случится...
          И руки у меня уже теплые. И это меня немного окрыляет.
          И вдруг она говорит:
          – Отключи телефон.
          Он у меня, вообще-то, отключен. Но я почему-то и слова не могу сказать. Наклоняюсь к своим джинсам, даже становлюсь на пол одним коленом, беру мобильник, который у меня и так вырублен ко всем чертям, и делаю вид, что я его отключаю.
          А она в это время откидывает покрывало вместе с одеялом и ложится на кровать. И даже не накрывается. Просто с ума сойти.
          – Иди ко мне, – говорит. – Скорее.
          И похлопывает рукой по простыне рядом с собой.
          – Слушай, – говорю я ей вдруг. – У меня нет презерватива.
          – Ничего, – смеется она. – Без него – лучше. Мне и так можно.
          Хорошо, там было довольно темно. А то я прямо горел от стыда за свой дурацкий вопрос.

          В общем, я тоже лег на кровать, рядом с ней. И дальше, признаться, не очень-то помню. Даже не знаю толком: получилось у меня тогда всё как надо или нет? Потому что она сама всё делала. Закрыв глаза.
          Сперва я попробовал ее целовать, но она меня остановила.
          – Не надо, – говорит.
          А я вдруг чувствую, что у меня вот-вот всё кончится. И так оно и случилось.
          Мне стало жутко стыдно, но она как будто даже этого не заметила. А потом замерла. А потом открыла глаза и улыбается.
          У меня, наверное, вид был здорово обескураженный. Потому что она вдруг засмеялась и говорит:
          – Ах ты, красавчик.
          Притянула меня за голову и стала целовать. Так сладко, что я чуть не умер от ощущений.
          А потом высвободилась и говорит:
          – Подожди меня, я сейчас.
          Подхватила с пола одежду, подошла к двери, открыла замок, приоткрыла дверь, прислушалась, обернулась ко мне и говорит:
          – Смотри, не уходи никуда. Красавчик. И запрись изнутри. Слышишь?
          Я кивнул, и она вышла в коридор. Совершенно голая. Со своей одеждой в руках.
          Я, конечно, вскочил с кровати, подбежал к двери и заперся. Не знаю, что на меня нашло, только я приложил ухо к двери и стал прислушиваться. И дышу все еще, как будто десять километров пробежал. Услышал, как где-то там, снаружи, захлопнулась дверь и щелкнул замок. А потом отчетливо зашумел душ. Понятное дело.
           Выпрямившись, я обернулся и посмотрел на смятую кровать, в окно, за которым уже сгущались сумерки, на разбросанную по полу одежду.
          Да, – думаю. – Ни фига себе. Ну ни фига себе. Просто застрелиться!
          Я уже здорово протрезвел, но мне было немного муторно. И жутко хотелось пить. Такой сушняк!
          Пошарил взглядом по комнате, но в ней были только эта двуспальная кровать, тумбочка за ней, ближе к окну, с настольной лампой, и платяной шкаф. Я его на всякий случай открыл, но там была только какая-то одежда и запасной комплект постельного белья.
          Закрыв шкаф, я облизнул губы, обошел кровать, подошел голый к окну и с жутко довольным видом потянулся всем телом, глядя на густо синее небо с бледной звездой, уходящее вдаль поле, темнеющий за ним лес... Ни души.
          Наверное, я был не совсем на высоте, но это – случилось.
          Несколько секунд меня просто распирало от гордости. И она – точно получила удовольствие. Можете мне поверить. Я, правда, совершенно не понял, как оно всё произошло, но она точно осталась довольной.
          Даже не верилось, что всё это действительно со мной происходит. Я чувствовал себя суперменом. Один, посреди вселенной.
          Только здорово хотелось пить.
          Немного остыв, я вернулся к кровати. На простыне – там, где я лежал с женщиной, – было темное пятно. Я залез коленями на кровать и потрогал его рукой. Пятно было липким. И я брезгливо вытер пальцы об откинутый пододеяльник.
          Здесь, в постели, стоял специфический запах. Наверное, запах секса. И мне вдруг захотелось, чтобы всё произошло еще раз.
          Как быть? – думаю. Попробовать вытереть это пятно пододеяльником? Или закрыть его одеялом и перебраться на другую – чистую – половину кровати?
          Я передвинул одеяло на испачканную половину кровати и разлегся на чистой части простыни, раскинув руки и ноги.
          Надо было из столовой бренди захватить, – думаю. Там стояла бутылка бренди в баре. Сейчас бы промочили с ней горло, с этой Таней. Прямо из горла.
          Я представил, как это было бы круто. Но уже через секунду подумал, что лучше было захватить из кухни бутылку простой воды или кока-колы. И вспомнил, что у меня там осталась недопитая чашка кофе. Очень бы кстати сейчас пришлось!
          И вдруг я приподнялся на локтях и заорал, как последний придурок. Во все горло. Только лучше я не скажу вам, что именно я заорал.
          Замолчав, я прислушался, но снаружи было абсолютно тихо. Наверное, на втором этаже по-прежнему никого не было, кроме нас с этой Таней. Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как она утащила меня из кухни? Небо за окном казалось гораздо темнее, чем когда я смотрел на него из окна на первом этаже.
          Я подумал: не надеть ли трусы? Все-таки как-то неприлично было лежать вот так совершенно голым. Но лежать без ничего, раскинув в стороны руки и ноги, было так классно, что я даже не пошевельнулся. Лежал в полном блаженстве и смотрел в окно. На темное вечернее небо.
          Черт, – думаю. – Может, мне на ней жениться? На этой Тане?
          Я вдруг совершенно четко представил себе, как мы с ней подходим к столу во дворце бракосочетания. (Или где там расписываются, когда заключают брачный контракт?) И я – в смокинге, а она – в обалденном свадебном платье. И вокруг – белые мраморные колонны, уходящие к высоченному потолку. А за столом стоит такая полная женщина лет сорока. В строгом, темном, дорогущем платье. С пышной прической. Вся жутко гордая своей работой. И показывает нам, где мы должны расписаться.
          И мы расписываемся в какой-то большой, красной то ли книге, то ли папке с золотым тиснением на обложке. А потом надеваем друг другу на пальцы золотые обручальные кольца. И целуемся – рот в рот.
          Но всё вокруг очень чинно и строго. И гостей никого нет. Только я, эта Таня, и эта женщина.
          И вот уже мы едем в лимузине в ее квартиру. В квартиру этой Тани. (У нее ведь наверняка есть квартира... или дом.) И вот уже – обнимаемся в какой-то постели. Только я теперь – жутко умелый. Всё делаю не так, как недавно было, а прямо – супер...
          Я так хорошо себе всё это представил, что вздрогнул всем телом, когда снаружи кто-то взялся за ручку двери.
          – Эй, Димка, это я, – услышал я негромкий голос Тани. Она потихоньку дергала дверь.
          Вскочив с кровати, я ринулся ей открывать. И сердце у меня сразу заколотилось, как бешеное, а в голове – застучали молотки. Все-таки я был еще здорово пьян. Открыл замок и тут сообразил, что я – совершенно голый. А вдруг там еще кто-нибудь есть?
          Но за дверью была только Таня. Она быстро проскользнула в комнату и снова заперла дверь.
          Она была в шортах и майке, и мне стало неловко, что я – голый. Но она посмотрела на меня прямо с любовью, довольно и как-то интимно засмеялась и тут же начала раздеваться.
          – Ну как ты тут без меня? – говорит. – Не заскучал?
          А я стою и улыбаюсь, как придурок. И ничего сказать не могу.
          Теперь я уже полностью посмотрел, как она раздевается. Как настоящий новобрачный. Обалдеть просто. И – смотрел на ее грудь. И мне жутко захотелось, чтобы всё произошло еще раз. Хотя мне здорово хотелось пить. К тому же я, по-моему, еще не восстановился.
          А она как будто прочитала мои мысли. Шагнула ко мне, тронула меня так, что я покраснел несмотря на всю темноту, и вдруг говорит. Так мягко, что просто крыша едет:
          – Иди, умойся. Только быстро.
          Жуть. Я чуть носом не запахал, пока натягивал джинсы. Прямо на голое тело. Так торопился. Вышел в темный коридор. Черт, – думаю. – Где тут санузел? Прошел немного вперед, к лестничной площадке. Внизу уже горел свет и слышались голоса каких-то мужиков. И вдруг раздался удар и грохот раскатившихся бильярдных шаров.
           Сориентировавшись по выключателям, я открыл наугад одну из дверей, и это точно – была ванная. Я сразу заперся, подбежал по прохладному кафелю к душевой кабине, на стенках которой блестела вода. Да, – думаю. – Она в ней только что мылась. Совершенно голая. Я как будто целый пласт неизвестной мне жизни только что для себя открыл.
          Быстро вымывшись, я посмотрел на себя в зеркало. Ну и видок... Прическа – "я свалился с самосвала". Фейс – красный. А глаза – жутко довольные. И блестят, как у блудливого кота. Поискал глазами какую-нибудь расческу. Но ее там ни фига не оказалось, в этой ванной. Тогда я смочил руки и пригладил кое-как волосы. А потом припал к крану ртом и стал глотать воду. Как будто я тысячу лет ничего не пил. Напоследок плеснул в лицо водой, по-быстрому вытерся и осторожно выглянул за дверь. Вдруг кто-нибудь сюда уже приперся? На второй этаж.
          Но на этаже по-прежнему было темно и пусто. Только внизу снова стукнули шары, и вслед какой-то мужик выругался матом.
          Я уже погасил свет в ванной и пошел к коридору, как вдруг снизу раздался женский голос:
          – Эй, мужики, а где Танька? – кричит. – Вы Танюху не видели?
          Я так и замер на полпути. По-моему, это была та самая Людмила. Которая полезла ко мне целоваться, когда мы только что приехали.
          – Наверху посмотри, – говорит ей кто-то из мужиков.
          А другой:
          – Она с нашим юным другом ушла.
          – Ну ничего себе! – кричит она. Где-то совсем рядом с лестницей.
          – Дает мать!
          И вдруг орет во все горло:
          – Эй, Танюха! Ты где?!
          Вот, мать ее! Я даже к стенке прижался. И мне, признаться, жутко неприятно.
          А вдруг она пойдет сюда? – думаю.
          Но тут еще какой-то мужик говорит:
          – Да ладно тебе. Пошли. Пошли в бассейн.
          И они там начинают препираться.
          – Я с Танюхой хочу, – отчетливо говорит эта зараза.
          Вот стерва!
          Мужик ей что-то сказал, и она засмеялась. А потом их голоса прозвучали уже тише. Наверное, они все-таки в бассейн пошли.
          Уф-ф...
          Сам не знаю, почему я так разволновался. Все-таки я был одет. И комната была совсем рядом.
          Я нажал на ручку, и дверь открылась. Эта Таня совсем ничего не боялась. Лежит себе спокойненько на кровати – на той половине, которая чистая, – и читает какую-то книжку при свете настольной лампы. Ну ни фига себе!
          Пока я запирал дверь, она успела погасить свет. Повернулась лицом ко мне, в полумраке, и говорит:
          – Ты чего так долго?
          Таким возбуждающим голосом, что у меня сразу забилось сердце. Стою у двери, смотрю на нее и просто глаз не могу оторвать. И чувствую, что ей жутко приятно. Оттого что я на нее так смотрю.
          Только у меня все еще отвратительный осадок на душе. От криков этой пьяной дуры Людмилы.
          – Иди сюда, – говорит она.
          Я выхожу наконец из ступора и начинаю расстегивать джинсы. Но состояние у меня, признаться, как-то не очень... Вот, черт!
          – Слушай, – говорю. – Я что-то не в форме...
          – Не говори чепуху, – говорит она.– Иди сюда. Ложись.
          И похлопывает рукой по простыне рядом с собой.

          Короче, я снова оказался рядом с ней на кровати. Попробовал ее сходу поцеловать, как дурак, но она меня остановила.
          – Так, – говорит. – Лежи смирно.
          В общем, когда всё это наконец закончилось, у меня было такое чувство, что я не очень-то и рад этому второму разу. Как будто она меня чуть ли не изнасиловала. Выжала из меня все соки.
          Может быть, из-за того дурацкого разговора, который я подслушал, стоя в коридоре. (Он все время торчал у меня в голове). А может быть, из-за выпитой водки.
          – А говоришь, не в форме, – говорит она, улыбаясь. Уже почти в темноте.
          – Красавчик.
          И погладила меня по волосам и по щеке.
          И кажется, что вокруг глаз у нее – сплошные морщинки. Потому что ей уже лет тридцать.
          Я вдруг испытал к ней такую благодарность, что просто умереть.
          Мы с ней, по-моему, оба устали. Наверняка из-за выпивки. И я вдруг зевнул. Но не успел смутиться, как она тоже зевнула.
          Мы оба прыснули.
          – Подвинься, – говорит она.
          Я передвинулся на середину кровати, а она вдруг легла мне на грудь и на руку своей мягкой грудью. Обняла меня, положила мне голову на плечо и затихла. Только дышит. Совсем не в ритм со мной.
          Сначала мне было очень приятно от этих новых ощущений. Я даже решился и немного погладил ее по голове. Волосы у нее были обалденно приятные. Мягкие. И уши – тоже. А потом чувствую, что уже устал от всего этого. Просто перегрузился. Слишком много впечатлений.
          Но самое прикольное, чувствую, что все равно сейчас не засну. Наоборот, я так перевозбудился, что мне хочется встать, одеться и куда-нибудь пойти. Вместо того, чтобы лежать тут с ней в кровати. Все равно, куда, лишь бы подвигаться.
          А что, если она так заснет? – думаю.
          Похоже на то, потому что дыхание у нее стало совсем равномерным. А голова у нее, между прочим, довольно твердая и неудобно давит мне на кость. И рука у меня уже начинает затекать.
          Совершенно идиотская ситуация. Она преспокойно дрыхнет у меня на груди, а у меня сна ни в одном глазу. И при этом я боюсь даже пошевелиться. Потому что на меня прямо какое-то махизмо нашло. Разве я стал бы шевелиться, если бы был горным пастухом в каких-нибудь Андах? И женщина после страстных объятий уснула у меня на груди? Тем более, я чувствую, что все-таки был не совсем на высоте. Особенно в первый раз. А кому охота проколоться после того, как вроде бы скрасил ситуацию?
          Вот черт, – думаю. – Мне что, придется лежать так, пока она не проснется? Если я хочу показать себя настоящим мужиком? А вдруг она проспит так до самого утра?
          Я попробовал отвлечься от этой темы и мыслить более позитивно.
          Да, – думаю. – Просто обалдеть! Ведь я сейчас должен был ехать в этом дурацком поезде. Валяться на верхней полке под стук колес. В купе с этими придурками – Волковым и Жилеевым.
          Эх, если бы только они могли представить себе, чем я сейчас занимаюсь! Лежу в постели, обнявшись с женщиной. Почернели бы от зависти, уроды.
          Но вскоре мысли мои как-то поплыли, бездумно налезая друг на друга и ни за что не цепляясь. Я лежал и смотрел на сумрачный потолок. С двумя лампочками в металлических ободках. А время как будто остановилось. И мне снова казалось, что в этих поездах – адлерском и карагандинском – я ехал десять тысяч лет назад. В те же времена, когда я ездил в Крым с компанией хиппи.
          Я вдруг представил, что мы с родителями находимся в разных мирах. Так далеко разошлись, что оказались за тысячу световых лет друг от друга. И эти миры, может быть, уже никогда не пересекутся. И я никогда больше не увижу Ольку. И Ромку...
          Мне стало так грустно, что и словами не передать.
          Рука, на которую навалилась эта Таня, здорово затекла, и я попробовал ее высвободить. Лучше бы не пытался! Потому что эта Таня только еще больше на нее навались. Вдобавок голова ее сдвинулась прямо на какой-то нервный центр у меня на ключице. Застрелиться!
          А ей – хоть бы что. Лежит и тихо, равномерно дышит, прижавшись ко мне своей мягкой грудью. У нее явно была привычка после секса засыпать на груди у мужчины.
          И вдруг я решительно приподнялся, наклонился к ней и поцеловал ее в волосы. Они у нее были мягкие, как шерстка, и я представил себе волосы той девушки Янки. С которой год назад ходил этот Амиран. И с которой я так хотел встретиться, когда ехал сюда.
          Она не проснулась, и тогда я осторожно потрогал свободной рукой мягонькую мочку ее уха. Я ведь еще когда мы сидели за столом – просто улетел от ее изящных ушек. Правда, потом почему-то совершенно забыл об этом. А сейчас вдруг вспомнил.
          В этом вообще было что-то жутко возбуждающее. В том, что она спала, а я мог смотреть на нее. И трогать ее, как хочу. На мгновенье мне даже представилось, что она – моя рабыня. А я – ее господин. И она – полностью в моей власти.
          Вот только она так неудобно лежала у меня на руке своей головой, что это чувство как-то сразу сменилось чуть ли не досадой. И тогда я вытянул изо всех сил шею и потрогал мочку ее уха губами.
          Нет, охренеть просто. Я лежу в постели с обнаженной женщиной, которая – после секса – спит у меня на груди!
          И тут вдруг кто-то с силой дернул ручку на нашей двери.
          Меня как током шибануло, так я подскочил. А эта Таня даже не проснулась. Можете себе такое представить?!
          – Эй, молодожены, – кричит из-за двери какая-то баба. – Вы тут?
          И стучит по двери всей ладонью так, что грохот стоит на всю комнату.
          – Эй, вы там уснули, что ли? – орет. – Эй, Танюха! Открой дверь!
          Тут уже и эта Таня вздрогнула и заворочалась. И я поскорее высвободил свою руку, по которой уже мурашки бежали.
          – Вот, мать твою, – сонным голосом сказала Таня. А сама даже глаз не открыла.
          – Не пускай никого, – говорит.
          И обняла вместо меня подушку. Потому что я, воспользовавшись ситуацией, отодвинулся.
          Эта дура перестала ломиться в дверь. И вдруг я вижу в полутьме, как дверная ручка опять начинает двигаться. Вниз – вверх, вниз – вверх. А я смотрю на нее как завороженный, и сердце у меня стучит, как мощный усилок. Что, если дверь откроется? И она увидит, как мы лежим тут голые. В развороченной постели.
          Я на всякий случай накинул на себя одеяло. А эта баба снова стала трясти дверь.
          – Танюха, – кричит пьяным голосом. – Кончай малолеток совращать!
          Вот же сука.           Но это точно была не та Людмила, которая рвалась нас разыскивать, когда я вышел из ванной. Какая-то совсем другая баба. Казалось, я вообще впервые слышу ее голос. Может, они тут все такие?
          – Эй, – говорит она, уже гораздо тише.
          А потом постучала еще немного в дверь, и говорит:
          – Мы купаться едем. Слышите?
          – Ну как хотите, – говорит раздосадованно. – Спокойной ночи!
          Сказала что-то еще – кому-то в коридоре, – там засмеялись и стало тихо.

          Некоторое время я лежал с гулко бьющимся сердцем, глядя в потолок. А потом решительно слез с кровати, подобрал с пола трусы, джинсы и футболку, нащупал носки – за кроватью было уже совсем темно, – оделся и подошел к окну.
          На площадку перед воротами как раз выруливала чья-то белая машина. Остановилась. Через несколько секунд к ней подошли какая-то женщина в блузке и светлых "капри" и один из мужиков, чье имя я уже забыл. Уселись на заднее сидение, и машина поехала. Звуки были приглушенные, потому что окно было наглухо закрыто.
          Я подождал, не появится ли из ворот еще кто-нибудь? Но больше перед домом ничего не происходило. Хотел открыть окно, потому что в комнате было жутко душно. И вдобавок стоял этот специфический запах секса. Но подумал, что могут налететь комары, и решил оставить всё, как есть. А то еще искусают ее...
          Обернувшись,. я посмотрел на спящую на кровати обнаженную женщину. Даже не верилось, что все это действительно со мной происходит. И вдруг заметил на полу рядом с кроватью книжку. Ту самую, которую она читала, пока меня не было. Пухлый покет с завернувшимися краями мягкой обложки.
          Вот черт! Признаться, это было даже как-то оскорбительно.
          Может, это какой-нибудь женский роман? – думаю. – С эротикой. Чтобы возбудиться.
          Шагнув к кровати, я присел на корточки, поднял с пола книжку, развернул ее к свету, который проникал в комнату через окно, и всмотрелся в обложку. "Стерва с приданным" – золотым тиснением. Какая-то Светлана Сутинова. Серийный бабский детектив. И даже страница загнута там, где она остановилась.
          Ничего себе! – думаю. Я спешил к ней, шалея от чувств, а она в это время преспокойно читала какой-то дебильный женский детектив в мягкой обложке.
          Распрямился, стою с этой дурацкой книжкой в руке и даже не знаю, чего во мне больше: обескураженности или желания рассмеяться.
          А она спит себе, обхватив подушку. Совершенно раскрытая. Так, что можно хоть сто лет стоять и смотреть на нее, как тебе хочется.
          Может быть, вам покажется, что я полный придурок, только во мне вдруг поднялась такая любовь к этой Тане, что захотелось сделать для нее что-нибудь хорошее напоследок. Прежде чем я уйду. (Я решил смыться из этой комнаты и побродить по дому.)
          Короче, я тихо положил ее книжку на тумбочку, раскрыв ее на том месте, где она остановилась. Стал одним коленом на кровать и осторожно прикрыл эту Таню одеялом. Как какую-нибудь любимую. А потом наклонился, аккуратно опершись на кровать, и посмотрел напоследок на ее лицо. И на ее волосы. И на ушко, эротически светлеющее в полутьме. Наверное, целую минуту на нее смотрел. Чтобы всё это хорошо запомнить. Хотел было поцеловать, но не решился.
          Наконец я оторвал взгляд от этой Тани, слез с кровати и снова подошел к окну.
          Перед домом не было ни людей ни машин. В темном небе, подсвеченном желтоватым светом фонаря у входа в дом, горели звезды. Одна из них была намного ярче других, и я решил этот пейзаж тоже запечатлеть в своей душе.
          Постояв немного у окна, я развернулся, бросил последний взгляд на кровать со спящей на ней женщиной, поднял с пола свою куртку и выглянул за дверь.

          ***

          На втором этаже по-прежнему было тихо, хотя везде горел свет. Я тихо закрыл за собой дверь и прислушался. Шары внизу уже не стучали. Наверное, они все и вправду поехали куда-нибудь купаться. Этот Олег говорил, что здесь рядом водохранилище.
          Прежде всего я зашел в уже знакомую мне ванную. Нужно было привести себя в порядок. Потом тихонько спустился на первый этаж и заглянул в большой зал, двери в который стояли нараспашку. Зал был пуст. На бильярде остались раскатившиеся шары и два кия, так что мне даже захотелось подойти и сделать парочку ударов. Но я решил не искушать судьбу. Вдруг в доме кто-нибудь есть? Мне совершенно не улыбалось встретиться сейчас с кем-нибудь из этой веселой компании.
          Я уже собрался уходить, как вдруг увидел: на диване в глубине холла спит какой-то мужик. Он спал так тихо и неподвижно, что я его сразу не заметил. Приглядевшись, я узнал в нем одного из тех черных пиарщиков, которые сидели с нами за столом на лужайке за домом. Классный бы вышел фокус, если бы я долбанул по шарам. Вдобавок мне показалось, что внизу – в подвале – кто-то разговаривает. Я прислушался и четко различил два мужских голоса.
          Неслышно ступая, я миновал холл и заглянул в столовую. Там никого не было, и я – уже знакомым мне путем – проскользнул на пустую кухню.
          Недопитая мною чашка кофе так и стояла там, где я ее оставил. Полное впечатление, что на кухню с тех пор никто не заходил.
          Положив куртку на спинку стула, я первым делом налил себе полный стакан томатного сока из литрового пакета и жадно его выпил. Уф-ф... Жажду я утолил, чего бы пожрать? Открыв холодильник, я взял оттуда вскрытый пакет с нарезкой ветчины, обнаружил в хлебнице половину черствого батона и сделал себе несколько бутербродов, завалив стол крошками. Мне дико хотелось есть. Наверное, во время этого секса действительно тратишь кучу энергии.
          Налив себе еще сока, я стал есть, прислушиваясь. Но единственным звуком в доме был привычный фон "Русского Радио" из музыкального центра, стоявшего на шкафчике. Совсем, как у нас дома. Только у нас вместо "Русского Радио" вечно фоняет "Радио Ностальжи".
          Натуральная наркота. Одно время я пробовал выключать радио у нас на кухне. Так мне даже Олька скандалы закатывала. А мать – чисто автоматически снова включала его, и всё.
          В итоге я сломался и бросил даже пытаться что-нибудь изменить. Тоже привык к нему, на фиг, и перестал замечать.
          Зато в том лицее, где я учился тысячу световых лет назад, в нашей комнате вообще не было никакого радио. И в большинстве других комнат – тоже. Чистое блаженство.
          Что ни говори, в жизни везде есть своя положительная сторона.
          Поколебавшись несколько секунд, я подошел к музыкальному центру и вырубил звук ко всем чертям. В доме сразу стало удивительно тихо. Так тихо, что казалось – я один во всей вселенной. Но я, конечно, помнил, что в подвале есть как минимум два бодрствующих мужика, и еще один – наверняка вусмерть пьяный – спит в зале. Квадратные часы на стене показывали пять минут первого.
          Тишина придала мне решительности. Я включил чайник, решив выпить крепкого кофе, поднял с пола валявшийся под столом журнал и стал листать его от нечего делать, разглядывая фотографии и рекламу. Это был политический журнал "Итоги". Понятное дело, пиарщики...
          Совершенно не догоняю, что интересного в этих журналах про политику? Пишут про всё, как про супер важные события, а уже через пару месяцев никто про эти события и не вспомнит. А что это за важное событие, если о нем уже через месяц все забывают? Сплошное надувательство и промывание мозгов.
          Да и все другие журналы – не лучше.
          По-моему, все эти СМИ вообще только и делают, что людям мозги промывают. Вымывают оттуда всю по-настоящему стоящую информацию. Которую мы в свою голову получаем совсем другими путями. Чтобы у нас в итоге – вообще ничего своего в голове не осталось. Только то, что туда загрузили все эти мастера по пиару.
          Короче, если все эти пиар-технологии будут и дальше так развиваться, скоро нам полный абзац. У любого человека, который живет в современном информационном потоке, ни одной своей мысли в голове не будет. У нас уже сейчас – как откроет кто-нибудь рот, а оттуда – один сплошной ПИАР. Про который вся Москва говорит.
          Интересно, – думаю. – А есть ли еще в мире страны, где в журналах вообще нет рекламы? Может быть, в каких-нибудь мусульманских странах? Типа Ирана? Или в этой Северной Корее, где Ким Чен Ир, который к нам на бронепоезде приезжал?
          Но на самом деле настроение у меня было лучше некуда. Жутко приподнятое.
          Тут закипел чайник, и я сразу отвлекся от всех этих глобальных мыслей, сделал себе супер крепкий кофе и стал болтать в чашке ложечкой, чтобы он быстрее остыл. Ложечка позвякивала о чашку, и от этого звука мне почему-то сделалось так классно, что и словами не передать. Я прямо ощутил вдруг великую глубину вселенной. Просто, без всяких мыслей. Может быть, потому что этот звук был действительно настоящий. Совершенно не связанный ни с каким современным пиаром. Такой же, как и сто лет назад. Как та яркая звезда на ночном небе. На которую я смотрел из окна на втором этаже. И я решил, что никогда в жизни не поддамся до конца всему этому ПИАРу. Пусть на меня хоть триста тонн информационных технологий обрушат.
          Прикольно, но я снова начал листать эти "Итоги". Только теперь у меня было совершенно обалденное чувство. Что я смотрю на этот журнал со стороны. Как великий мудрец, который знает самую главную истину и всё понимает.
          Я пролистал журнал до того места, где пишут про всякое искусство и литературу. Но про книги и кино там ничего не оказалось. Только какая-то мутная статья про выставку современной скульптуры. И фотка, на которой был запечатлен экспонат этой самой скульптуры. Какие-то разноцветные пластиковые круги, нанизанные на два ломаных металлических блестящих стержня, торчавших прямо из пола посреди зала. А рядом стоят и лыбятся какой-то мужик с пухлым лицом, в смокинге, лет пятидесяти, и две тетки помоложе (но тоже – лет по сорок). Одна – в расклешенных брюках в яркую разноцветную клетку. А другая – тоже в чем-то умопомрачительном, подстать этой скульптуре. А у этого мужика в смокинге – волосы явно забраны в косичку на затылке. Он как раз был автор этой скульптуры. А называлась она – "Влюбленные".
          Жуть, конечно, но мне она почему-то даже понравилась. Зато статью читать было совершенно невозможно. Наверное, ее смогли бы оценить только эти самые дамочки с фотографии.
          Закрыв журнал, я бросил его на стул – подальше от глаз – и принялся пить горячий, горький кофе, разглядывая эту незнакомую мне кухню. Больше здесь заняться было нечем.
          Во мне, как-то сама собой, крепла решимость начать самостоятельную жизнь. Только, сказать по правде, я ее довольно смутно себе представлял.
          Может быть, мне завтра поехать на почтамт на Мясницкой и сделать предложение этой девушке продавщице? – думаю. (Той, у которой я купил сегодня конверт и ручку).
          Я ее так живо себе представил. И ее светло-голубую футболку. И ее несчастные от духоты глаза, когда я к ней только что подошел. И легкие веснушки у нее на носу.
          Согласилась бы она выйти за меня замуж?
          Она, конечно, старше меня, но не так уж и намного. Может быть, всего года на три. А у меня уже есть опыт общения с женщинами, – подумал я, гордо ухмыльнувшись внутри.
          Я представил, как заявлюсь завтра на почтамт и приглашу ее в кафе после работы. Почты ведь по субботам работают?
          А потом думаю: а вдруг у нее завтра выходной?
          И сам не заметил, как стал думать совсем о другой девушке...

Читать дальше