©    Марк Лотарёв, 2001

Все права на роман "Круг судьбы" принадлежат автору. Любое использование текста романа возможно только с разрешения автора.

• На предыдущую

ШМАТ РАЗУМ

          Фыркая и кашляя, он мотал перевернутой лобастой головой. Перед самыми глазами плясали старые, прошлогодние листья, земля, сучья, зеленые ростки. Дальше все укрывал густой туман. Ему было страшно. Скрытая плотным туманом, приближалась угроза. Перевернуться на ноги, спасаться! Но нюх не мог подсказать ему, куда бежать. Чужой отвратительный запах заволок ему ноздри. Он фыркал и кашлял, и никак не мог перевернуться со спины на ноги, и не мог выдохнуть этот чуждый, незнакомый ему запах...
          Шмат открыл глаза. Еще одно усилие, и к нему вернулось сознание. Стучат колеса. Он в купе. Лежит на спине. Смутный, как туман, свет от окна. Значит, уже рассвело! Слева – на противоположном диване – посапывал дед.
          Рефлекторно потянув носом воздух, Шмат тяжело сел. В голове шумело. Он понял: дело хреново. Глянул на часы. Уже наверняка проехали Курск.
          Распахнув дверь купе, Шмат переложил деда лицом к дверному проему. Скользнул в коридор. В коридоре было пусто и тихо. Дверь соседнего купе была заперта. Коротко постучав и не получив ответа, Шмат Разум извлек из кармана проводницкий ключ. Дверь пятого купе легко отъехала, открыв последствия ночного визита.
          Девки не было. Иван лежал на диване. Широко открытые остекленевшие глаза его глядели в потолок. В них застыла неизбывная мука. Засохшая серая пена у рта. В руке – шприц. Сбившееся к стене одеяло. На ногах – куртка комком. Черный пистолет на белой простыне. Пустая сумка на полу.
          Не закрыв дверь, нещадно матерясь внутри, Шмат шагнул к Ивану. Ни в голове, ни в груди дырок нет, крови – тоже. На сгибе левого локтя – след от иглы. «Ах, пес поганый!» – выругался Шмат. Рука его нащупала тесьму под белой свадебной майкой Ивана. Запустив руку под бинты на груди бесчувственного друга, Шмат вытащил бабкин мешочек. Немного отлегло.
          На несколько секунд Шмат Разум прижал пальцы к жилам на шее Ивана, потом глубоко надавил, ведя кончики пальцев вкруговую – будто массировал Ивану глубокие мышцы шеи. Парень был скорее ледяной, чем теплый, пульса нет. Труп трупом, но податлив. «Наверное, уже несколько часов прошло», – подумал Шмат. Зажав в руке мешочек, он выскочил из купе, захлопнув за собой дверь.
          Купе проводников было заперто. Шмат и стучать не стал, сразу пустив в дело ключ. Обе проводницы смирно почивали. Отщипнув побольше бабкиного состава, Шмат бросил его в чистый стакан в подстаканнике, стоявший на столе в проводницкой. Завязав мешочек, повесил его себе на шею, сунул в карман чайную ложку, подхватил стакан, метнулся к титану. Титан был раскаленный. Матернувшись, Шмат открыл бытовку, налил из крана немного воды, быстро размешав пальцем смесь, кинулся обратно.
          Зубы Ивана были сжаты. Кое-как всунув между ними ложку, Шмат надавил. По счастью, зубы разошлись прежде, чем ложка согнулась. Не теряя ни секунды, Шмат влил в рот Ивану жидкую смесь. Разогнувшись, еще раз оглядел купе. Что называется, приехали!
          Шмат Разум думал и действовал быстро. Через несколько минут в его кармане уже лежали их билеты (билет Алены был взят по паспорту хозяйки московской квартиры), глаза Ивана были закрыты веками, омерзительная пена вокруг его рта отерта, на свободном диване в пятом купе стояла сумка Ивана с его новыми вещами, а само пятое купе было заперто. В шестом же купе на диване Шмата уже стояли коробки с платьем и с туфлями невесты, а сам Шмат, склонившись над Сидором Петровичем, вливал тому в рот порцию бабкиного состава. Пришлось ему и для деда отщипнуть чуток.
          Для усиления действия снадобья Шмат безжалостно похлестал Сидора Петровича по щекам. Тот открыл глаза. Зажав на всякий случай дедку рот, Шмат сразу ввел его в курс дела:
          – Братан Ивана убил. Не бойся, у меня очухается.
          Мгновенно сев на диване, Сидор Петрович с ужасом понял, что это не сон. По счастью, он как бы онемел от внезапного горя.
          – Слушай и запоминай, Сидор Петрович, если Иван тебе дорог, – крепко взяв его за плечи, глядя ему в глаза, сказал Шмат. – Братан нас выследил, пес поганый, усыпил ночью, убил Ивана и забрал девчонку. Ивана я оживлю, мне вяземская бабка средство дала. Я тебе сейчас влил чуток, чувствуешь силы в себе?
          Сидор Петрович кивнул. Он и правда вдруг почувствовал в себе большую силу. Наверное, потому, что беда и спасать надо Ваню.
          – Так вот, сейчас главное – Ивана незаметно с поезда снять. В Белгороде – таможня, милиция, его прямиком в морг отправят, а нас – в КПЗ. Обшмонают нас там, бабкино средство на анализ заберут и всё: хана тогда Ивану.
          – Так вот, ты сейчас стоп-кран сорвешь, и я Ивана с поезда сниму. А ты останешься. Все вещи, кроме коробок с платьем и с туфлями ее, я заберу.
          – Как закроешь за мной дверь в тамбуре, быстро иди в купе – будто из туалета возвращаешься. Проводницы спят, кто стоп-кран сорвал, один хрен не узнают.
          – До Белгорода запрись в купе, будто спишь. Как в Белгород приедете, сразу выходи, да смотри – платье с туфлями с собой возьми. Из Белгорода сразу домой езжай. На автобусе. Сиди в квартире и жди нас с Иваном. Я его к тебе привезу. Обещаю. Веришь мне, Сидор Петрович?
          – Верю, Шмат, – хрипло сказал Сидор Петрович.
          – Если вдруг про нас спросят, скажи: мы трое в соседнем купе свадьбу праздновали, а ты спать лег. Проснулся – меня нет. Наверное, ночью сошли. Такие мы люди веселые. Билеты я забрал. Разбираться, кому где сойти в голову взбрело, не станут. Главное – о том, что здесь ночью произошло, молчи. Об этом только мы с тобой должны знать. И больше – никто. Никто! Все понял, Сидор Петрович?
          – Все понял, – облизнул пересохшие губы старик. – Я все запомнил, Шмат.
          Шмат Разум наконец оторвал взгляд от глаз Сидора Петровича и отпустил его плечи.
          – Тогда пошли, – сказал он. – Вот твой билет.
          Увидев Ивана, старик жалостно охнул. Глаза его сверкнули такой ненавистью, что будь он способен убить проклятием, – грязь да вода остались бы от Братана. Заведя лямки обеих сумок себе за голову – крест накрест, – Шмат взвалил на плечи Ивана.
          – Выглянь, дед, – сдавленно сказал он.
          В коридоре было пусто. Не прошло и минуты, как они оказались в тамбуре. Прислонив Ивана к стене, Шмат ловко развернулся и усадил мертвого друга.
          – Держи его, – кивнул на Ивана Сидору Петровичу.
          Бросившись к противоположной двери вагона, Шмат Разум прижался лицом к стеклу. Вскоре показалась какая-то станция. Метнувшись обратно, Шмат открыл ближнюю к Ивану дверь вагона, выглянул наружу. И сразу вслед сорвал стоп-кран. Его бросило на стену. Сидор Петрович, растопырив руки, прижался к Ивану. Поезд со скрежетом тормозил.
          Вагон еще не успел остановиться, а Шмат уже спрыгнул на землю. Состав, дернувшись, замер. Видно, Шмат Разум и впрямь был не лыком шит, – раскрытая дверь вагона, возле которой сидел Иван, оказалась аккурат напротив последнего вагона товарняка, стоявшего на соседнем пути.
          Откуда только у Сидора Петровича силы взялись! Он в одно мгновенье перевалил грузное, неподатливое тело Вани на плечи своему жильцу.
          – Запри дверь! – подхватив на плечи Ивана, крикнул Шмат.
          Через несколько секунд, тяжело пригибаясь под ношей, он завернул за последний вагон товарняка. Их никто не заметил.

          Всякий раз, как снаружи раздавался шум ехавшей машины, Сидор Петрович бросался к окну. Но ни одна из машин не остановилась напротив его подъезда.
          В родной город Сидор Петрович добрался настолько благополучно, что было жалко нерастраченных сил. Захлопнув и закрыв дверь вагона за Шматом и Ваней, он успел скрыться в свое купе до того, как в коридор люкса выглянули двое-трое внезапно разбуженных пассажиров. До самого Белгорода Сидор Петрович просидел один в купе, волнуясь и переживая за Ваню и Шмата. Он слышал, как мимо его двери проходили по коридору, но к нему никто не постучал. Когда он – с коробками в руках – пошел на выход, проводница не обратила на него никакого внимания.
          Проводниц добудились-таки, но ничего не добившись от них насчет сорванного стоп-крана, оставили пока в покое. Одна из проводниц тут же снова уснула, другая – с трудом дождавшись Белгорода, пошатываясь, вышла в тамбур, еле-еле открыла тяжелую дверь и откинула фартук, но даже не вышла из вагона. Привалившись к стенке тамбура, она отчаянно боролась с упорно опускающимися веками, непрерывно зевала и силилась понять, с чего ей так плохо? Может, они чем-то отравились?
          На белгородском вокзале Сидора Петровича никто не остановил, хотя он видел, как в поезд зашли люди в форме. На привокзальной площади ему указали нужный автобус, на котором он и пересек границу России с Украиной. В автобус зашел пограничник, но его – Сидора Петровича – ни о чем не спросил, только молча проверил его паспорт.
          В подъезде Сидора Петровича встретил Кузя, радостно замахавший хвостом, но Сидор Петрович игнорировал его приветствия. Он торопился: вдруг Шмат с Ваней уже приехали и ждут его под дверью?
          Войдя в пустую квартиру, Сидор Петрович положил на стол коробки и подбежал к окну. Потом, спохватившись, отошел, снова вернулся, открыл окно – чтобы услышать, если подъедет машина, – и стал прибирать в квартире.
          Только около трех часов дня, переваливаясь по выбоинам разбитого асфальта, к подъезду пятиэтажки подъехала бежевая "Самара" с российским номером, и из нее вылез Шмат Разум. Задрав голову, он увидел высунувшегося из окна Сидора Петровича.
          – Спускайся, дед, помоги! – махнул ему рукой Шмат.
          Сидор Петрович опрометью бросился из квартиры. Внизу хлопнула дверь подъезда. У площадки первого этажа он увидел Шмата, тащившего Ваню.
          – Жив? – еще не добежав, крикнул он.
          – А-то. Не ори. Сумки иди забери, две штуки, – морщась под тяжестью ноши, проворчал Шмат.
          От них – даже скорее почему-то от Вани – сильно пахнуло водкой. «Жив. Жив Ваня», – обрадовался Сидор Петрович. Разом простив своему жильцу все обиды, он был готов обнять и даже расцеловать Шмата.
          – Ишь, нажрался, – выбежав на улицу, услышал он реплику своей соседки с четвертого этажа. Она и еще две пенсионерки из соседнего подъезда молча уставились на Сидора Петровича, но он не удостоил их вниманием.
          Забрав из багажника знакомые сумки, Сидор Петрович поспешил в подъезд. Сверху донесся бесноватый лай Кузи и рычание Шмата. Ах ты, сатана, – разозлился на верного сторожа Сидор Петрович.
          Как видно, Кузе досталось. Завидев Сидора Петровича, он тут же развернулся к нему задом, вовсю работая хвостом, задрал оскаленную морду вверх по лестнице и зашелся лаем на вторгшихся чужаков.
          – Ах ты, сатана! На своих кидаешься? – рявкнул на него Сидор Петрович.
          Увернувшись не столько от ноги человека, сколько от угрожающей черной сумки, Кузя отскочил в угол площадки. Вместо лая в горле у него забулькало рычание вперемежку с тявканьем. Он крупно дрожал и кажется впал в транс от такого неожиданного предательства.
          Дверь квартиры была распахнута настежь. Бросив на пол сумки, Сидор Петрович запер дверь и вбежал в комнату. Иван лежал на кровати, голова его запрокинулась за подушку, ноги торчали сквозь широкие промежутки между прутьями спинки. Велик был Иван для его кровати. Сидя на стуле у стола, Шмат утирал пот.
          – Намаялся, – сказал он. – За двоих дышать пришлось.
          Тяжело дыша, Сидор Петрович тронул лицо Ивана. Кожа показалась ему теплой, но она по-прежнему была бледна до синевы. Он поскорее поднял Ване голову, поправил подушку. Рот Вани был приоткрыт и из него пахло водкой.
          – Пришлось влить малость, чтобы за бухого сошел, – заметив недоумение Сидора Петровича, пояснил Шмат Разум. – Вишь, уже теплый.
          – Не дышит, – чуть не заплакал Сидор Петрович. – Может, его в больницу надо? А, Шмат?
          – О больнице забудь, дед, – хрипло сказал Шмат. – Его если что и подымет – так только бабкино средство. Видать, большую дрянь ему этот пес шмальнул. От пули и то, наверное, легче бы пошло. И пролежал он долго без помощи. Часа три, наверное.
          – Ах ты, Господи, – заметался Сидор Петрович. – Шмат, может быть купить что-нибудь надо? Ах, Ваня, Ваня...
          – Проклятая девка, – вдруг тихо, но злобно сказал он. Бессильное горе на миг застило старику рассудок.
          – Про девчонку ты брось, – оборвал его Шмат. – Любит он ее.
          – Да нет, Ваня, что ты, в сердцах это я, – поглядел на Шмата Сидор Петрович, тут же снова обернувшись к Ивану.           – Если в сердцах, то ладно. Бывает, – простил его Шмат. – А купить кое-что надо бы, дед.
          – Я сбегаю, Шмат, мигом, – тут же откликнулся Сидор Петрович.
          – Еды надо купить. Не знаю, как ты, а у меня брюхо подвело от такой ноши, – кивнул на Ивана Шмат Разум.
          – Я мигом, – повторил Сидор Петрович. – А Ване как? Может, ему бульону надо?
          – Пожалуй. Мясного, – согласился Шмат. – Да, если побольше хорошего мяса наварить, в самый раз будет. На вот рубли, поменяй на ваши.
          Сидор Петрович покивал головой, взял у Шмата рубли, спрятал во внутренний карман пиджака. Его как магнитом тянуло к Ивану. Ему опять было страшно – вид у Ивана был неживой. Хотелось сделать какое-то невозможное чудо. Страстная надежда на ушлого Шмата Разума и древнюю бабку-знахарку захватила бедного старика. Все будет хорошо, Ваня. Все будет хорошо, – как заклинание, повторял он внутри.
          – Ты, Сидор Петрович, иди, а я пока Ивану еще бабкиного средства дам, – словно прочитав его мысли, сказал Шмат Разум. – Его, то бишь средство это, никому показывать нельзя, условие такое. Ты про него не болтай.
          Сидор Петрович сглотнул слюну.
          – Я мигом, – повторил он и в третий раз и, забежав на кухню за сумкой, выбежал из квартиры.

          Только невозмутимое спокойствие Шмата Разума и поддерживало Сидора Петровича в этот страшный день. Шмат балагурил, знающе осматривал и обнюхивал Ивана, готовил обед и трижды на час говорил, что все образуется, и они еще на его – Ивана – свадьбе попляшут. Эх, кабы так, кабы так... Костюм, сорочку и перламутровый галстук Ивана Шмат Разум демонстративно аккуратно повесил в шкаф – чтобы отвиселись после сумки и годились для свадьбы.
          Сидор Петрович отказался от обеда – не мог есть. Он хотел как-нибудь дать Ивану мясного бульона, но Шмат Разум остановил его:
          – Куда ему бульон, он же еще на том свете. Ты вот что, Сидор Петрович, выпей его сам. За здоровье Ивана. Представь мысленно, как будто это не ты бульон пьешь, а Иван пьет. Тогда ему подкрепление на тот свет пойдет. Ты ему добра желаешь, от тебя он заботу примет.
          Сидор Петрович поверил Шмату. Прикрыв для лучшего сосредоточения глаза, он до капли выпил бульон.
          Иван лежал теперь в трусах и в майке, под двумя одеялами, на которые сверху положили еще и куртки – для согрева. Видимое дыхание все не возвращалось к нему, сердце не билось, но Иван был теплый, как живой человек. Сидор Петрович неотрывно сидел около него. Когда Шмат выходил из комнаты, он брал Ваню за руку.
          Уже начало темнеть, когда, в очередной раз осмотрев Ивана, Шмат Разум хмуро сказал:
           – Мать ему нужна. Силы, чтобы уйти с того света у него есть, да дороги не видит. Материнская любовь светла – она ему дорогу укажет. Так что давай, дед, собирайся, за его матерью пойдешь.
          – Ох... Шмат, я же, где живет-то он, не знаю, – горестно воскликнул Сидор Петрович.
          Он с надеждой глянул на своего жильца – может, Шмат знает, где Ваня живет, – но тот смотрел на Сидора Петровича сурово и осуждающе.
          – Вот те на! Ты ж тогда с ним за паспортом ходил. Когда вы в милицейский райотдел намылились, – сердито сказал Шмат. – Или забыл?
          – Он на лавке меня оставил. А сам за дом ушел! – в сердцах выкрикнул Сидор Петрович.
          – Ну, дед, ну, дед! – не выдержав, Шмат хрипло захохотал. – У нас же его паспорт есть. С адресом.
          Сидор Петрович так и застыл с раскрытым ртом, потом глаза его радостно блеснули, но тут же и потухли – он не представлял себе, как придет к незнакомой женщине (он даже имени ее не знает!) и скажет ей, что ее сын при смерти.
          – В общем, давай, иди за его матерью, Сидор Петрович, – заметил его колебания Шмат Разум. – Да смотри, не напугай ее. И языками там не трепите. Чтобы кроме тебя и нее ни одна душа про Ивана не узнала.
          – Шмат, а может, ты сам сходишь? – со слабой надеждой спросил Сидор Петрович.
          – Ага. А внешность свою в авоське понесу, – урезонил его Шмат.
          Сидор Петрович вздохнул. Мать Вани почему-то представлялась ему тихой, приветливой женщиной, с такими же, как у Вани, светло-русыми волосами, добрыми глазами, и невысокой ростом – совсем не под стать Ивану. Шмат Разум был прав. И речи быть не могло, чтобы к ней, на ночь глядя, пришел такой человек, как Шмат, с такой вестью про ее сына. Выходит, ему – Сидору Петровичу – надо идти, больше некому.
          Прежде чем идти к матери Ивана, Сидор Петрович наскоро побрился, умылся, причесался. Он надел чистую рубашку и вынул из шкафа свой лучший костюм.
          – Хорош, – одобрительно кивнул ему Шмат. – Ты там смотри, поаккуратней с ней. Мать – она беду за версту чует.
          – Знаешь что, я с собой паспорт возьму, – сказал Сидор Петрович.
          – Правильно, Сидор Петрович, – поддержал его намеренье Шмат.
          Идя в сгущающихся сумерках знакомыми дворами, Сидор Петрович вспомнил, как Иван ушел писать матери письмо, что уезжает. А когда Иван вернулся, Сидор Петрович спросил его: мол, а отец твой, Ваня, как, уехал, что ли, куда? А Иван сказал: "Помер отец, – и, увидев его смущение, добавил: – Давно уж, не бери в голову". И похлопал его – Сидора Петровича – по плечу, а он даже не извинился перед Ваней за свой бестактный вопрос, от неловкости.
          Вокруг кипела обычная жизнь одного из долгожданных весенних вечеров. Во дворах среди старых пятиэтажек гуляли молодые мамы с детьми, раздавались звонкие голоса детей постарше, четверка мужиков за столом лихорадочно забивала козла, пока еще не стемнело, а вокруг стола толпились веселые советчики, на лавочках у подъездов сидели пенсионерки, а на некоторых лавках – и девчонки в мини-юбках с ребятами, из двух-трех окон раздавалась громкая современная музыка, повсюду разгуливали кошки, иногда проезжали машины, останавливались, и из них выходили самоуверенные молодые мужчины в спортивных штанах и с намечающимся брюшком. Но Сидор Петрович ничего этого не замечал. Только лавка, на которой он тогда ждал Ивана – когда ходил с ним за паспортом, – разом втолкнула его в действительность. Теперь на этой лавке сидели две незнакомые ему женщины в домашних тапочках и молча провожали его – Сидора Петровича – любопытными взглядами.
          Клушки бестолковые, – обругал их мысленно Сидор Петрович. Миновав этих баб, он – как и Ваня тогда – обогнул с торца ближайший пятиэтажный дом и поспешил следующим двором.

          Дверь квартиры Ивана показалась Сидору Петровичу знакомой. Она была похожа на его собственную дверь и на многие другие двери в старых домах, которые от рождения дома остались неизменными и безошибочно указывали на то, что хозяева данной квартиры недостаточны в средствах. В подъезде царил полумрак – слабая лампочка на лестничной клетке была закрашена грязно-синей краской. Сидор Петрович поднял руку к звонку и... опустил. Лишь со второго раза он нажал вогнутую черную кнопку и тут же отдернул руку.
          За дверью послышались шаги.
          – Кто там? – спросил усталый женский голос.
          – Я, это, насчет Вани, сына вашего. Меня Сидор Петрович зовут, – сказал Сидор Петрович. Он не знал, как надо говорить, и только старался говорить не слишком громко.
          Дверь приоткрылась, на Сидора Петровича недоверчиво глянули встревоженные глаза. Лицо у матери Ивана было точно таким, каким он его себе и представлял. И ростом она была невысока. Это немного ободрило Сидора Петровича.
          – Я тут неподалеку живу, – кашлянув, сказал он и назвал свой адрес. – Вот паспорт.
          Предложение показать паспорт подействовало. Раскрыв дверь, женщина отступила, пропустив Сидора Петровича в такой же маленький, как и у него, коридор.
          Спохватившись, что стоит перед незнакомым мужчиной в стареньком домашнем халате, мать Ивана смутилась было, но тут же снова подняла встревоженные глаза на незваного гостя.
          – С Ваней что-то случилось? – спросила она.
          Сидор Петрович кашлянул в руку.
          – Очень приятно с вами познакомиться, Ваня много о вас рассказывал, – сказал он. – Простите, вас как зовут?
          – Антонина Владимировна, – ничего не понимая, но предчувствуя недоброе, сказала бедная женщина.
          – А меня Сидором Петровичем зовут.
          Они по-прежнему стояли в маленьком коридорчике, совсем близко друг от друга. Как говорить дальше, Сидор Петрович не знал. Он снова кашлянул.
          – Ваня... он у меня, стало быть. Мы в поезде ехали, из Москвы...
          – Что с Ваней? – перебила его Антонина Владимировна.
          – Вы, Антонина Владимировна, не волнуйтесь, – сказал Сидор Петрович.
          – Вы его... откуда знаете?..
          Голос бедной женщины звучал все тише, в нем появилась какая-то робость. Ей вдруг стало плохо, она побледнела, глаза ее расширились, рука поднялась к груди и стиснула край халата.
          – Антонина Владимировна! – бросился к ней Сидор Петрович. – Ваня жив, жив! Он это, у меня лежит, с ним Шмат Разум остался. Нас отравить хотели в поезде. Грабители, значит. Но мы избежали...
          Поддерживая Антонину Владимировну, Сидор Петрович инстинктивно повел ее в комнату. Она ничего не понимала из его слов, ей было страшно, в груди у нее как будто что-то оборвалось, комната поплыла. Она как чувствовала, когда Ваня внезапно уехал, и утром ей вдруг стало не по себе, ей сегодня такой плохой сон приснился... Она как чувствовала, и вот...
          Надо действовать, – встрепенулась она. Где он? Почему не в больнице? Что говорит этот человек?
          – Он в больнице? – спросила она в надежде на что-то надежное.
          – Да, да, – по инерции заверил ее Сидор Петрович. – У меня он, тут рядом, пять минут идти. Ах ты, Господи!
          – Так как же случилось, если не в больнице? Что вы такое говорите? Он бы сам пришел... Ой, пойдемте скорее, – схватилась она вдруг за голову.
          – Я вас провожу, Антонина Владимировна. Тут рядом совсем, – обрадовался такому повороту событий Сидор Петрович. У него сердце разрывалось от сочувствия бедной женщине. Да успокоить не получается. Скорее бы к Шмату.
          Они уже снова были в коридоре. Сидор Петрович отобрал у Антонины Владимировны плащ, который она схватила с вешалки, и помог надеть – прямо поверх халата. Непонимающе посмотрев на него, Антонина Владимировна подчинилась, поспешно сунула ноги в туфли. Ваня, Ванечка!..
          – Да как же, может быть надо что-то? – замешкалась она, с отчаянием глядя на Сидора Петровича.
          – Нет-нет, у Вани все есть. Он теперь человек богатый, – совсем не к месту добавил Сидор Петрович.
          – Богатый? – Антонина Владимировна прижала руку к лицу.
          Она совсем ничего не понимала. Беда с Ваней, беда. Пришли за ней. Надо бежать скорей! Если бы не Сидор Петрович, она бы и дверь не заперла.
          По дороге Сидор Петрович помалкивал. Боясь еще каких-нибудь неожиданных сообщений, Антонина Владимировна тоже молчала и только спешила за незнакомым мужчиной, опираясь на его руку, механически отмечая, где они идут.
          Подъезд пятиэтажки, похожий на их собственный, почему-то немного пригасил ее страх за сына. Может быть потому, что лампочка на первом этаже была не закрашена и ярко горела?
          Поднимаясь по лестнице, Антонина Владимировна немного пришла в себя. С недоумением поглядела на ворчавшего из угла лестничной площадки Кузю. Вот уже ее спутник открывает дверь на последнем этаже. Ей вдруг стало просто страшно. Кто этот мужчина и зачем он ее ведет в эту квартиру на последнем этаже? Как тут может оказаться Ваня? Он же только позавчера звонил из Москвы. Зачем она – дура – сюда пришла?
          Но дверь уже была открыта, Сидор Петрович вежливо отступил, пропуская ее вперед, и она вошла.
          Недоуменно, с опаской остановившись в коридоре, Антонина Владимировна оглянулась на своего провожатого.
          – Давайте, я вам плащ помогу, – кашлянув, сказал он.
          Чуть помедлив, Антонина Владимировна позволила Сидору Петровичу снять с нее плащ. Повесив плащ на вешалку, хозяин квартиры замешкался. Как дальше быть? Шмат Разум предусмотрительно не показывался.
          Сидор Петрович вдруг оробел. Как же ее в комнату пригласить? – искоса глянул он на Антонину Владимировну. – Ваня-то, почитай, неживой! Где же Шмат?
          – Я сейчас, погодите, – сказал Сидор Петрович и прошмыгнул мимо Антонины Владимировны в комнату.
          Шмата в комнате не было. Иван по-прежнему лежал на кровати, только уже просто под одеялами, без курток. Сидор Петрович сообразил, что только что видел их на вешалке в коридоре. Не зная, что делать, он остановился, с отчаянием глядя на неживого Ивана.
          – Ваня, Ваня! – раздался вдруг у него за спиной вскрик, проникший в самую душу Сидора Петровича.
          Узнав на вешалке куртку своего сына, мать Ивана вошла в комнату. Пробежав мимо Сидора Петровича, она бросилась к кровати – к мертвенно бледному, бездыханному сыну.
          – Ваня, Ваня, Ванечка, – обнимая сыночка и не понимая, почему он никак не реагирует и не дышит, повторяла она. Глаза ее были сухи.
          Мимо Сидора Петровича тенью скользнул Шмат Разум. Его сильные руки уверенно легли на плечи несчастной женщине, потерявшейся от ужаса случившегося. Антонина Владимировна вскинула голову, глаза ее расширились: почему вместо пожилого мужчины перед ней этот человек со страшным лицом? Их голоса прозвучали одновременно.
          – Возьми себя в руки, мать, – с нажимом сказал Шмат Разум.
          – Что... что вы с ним сделали? – не помня себя, дернулась несчастная мать.
          Но Шмат Разум держал ее крепко.
          – Не мы, мать, – спокойно сказал он. – Мы его от бандитов спасли, и на ноги поставим. Если ты ему сейчас поможешь. Он жив, чувствуешь его тепло?
          Шмат Разум вдруг крепко прижал руку женщины к груди Ивана – пониже шеи, там, где был вырез майки. Антонина Владимировна потерянно кивнула, из глаз ее потекли слезы.
          – В больницу. В больницу надо скорее, – вскинулась она.
          – Нет, мать, – сурово покачав головой, снова удержал ее Шмат Разум. – В больнице твоему сыну не помогут. Только ты одна можешь ему помочь. Я тебя научу, как это сделать. Твой сын герой, мать. Он девушку похищенную от бандитов спас. Видишь, они его ранили, – откинув одеяло, Шмат Разум задрал майку и указал на почти заживший след от меча Немал-Человека.
          Антонина Владимировна, как завороженная, слушала сурового мужчину. Несмотря на страшный, уголовный вид, от его голоса и рук исходила уверенная сила, которой хотелось верить. Свежий шрам на груди сына приковал ее внимание, испугав едва ли не больше, чем то, что сын неживой. Осторожно касаясь его материнскими пальцами, Антонина Владимировна с ужасом смотрела на шрам, казавшийся ей раной.
          – Мать, возьми его за руку так, как в детстве брала. Вот так, – переложил ее руки Шмат Разум. – Так к нему твоя жизнь пойдет. Теперь в лоб его поцелуй – так, как на ночь перед сном целовала, когда Ванюша мал был. А теперь зови его, мать! Пробуждай от сна! Силы вернуться у него есть, он дороги не видит. Ты – его дорога.
          Ошеломленная горем Антонина Владимировна, как в трансе, подчинилась властно державшему ее за плечи мужчине.
          – Ваня, Ванюша, – беззвучно шептали ее губы.
          Лицо Ивана вдруг стало меняться. Кожа, на глазах, теряла жуткий мертвенно бледный цвет, и вот уже порозовела. И вдруг им показалось, что Иван дышит. Отстранив мать (но руки сына она не выпустила), Шмат Разум прижал ухо к груди Ивана. Его чуткий слух уловил редкие, чуть слышные толчки. И эти слабые толчки постепенно учащались, набирали силу, превращались в полновесные гулкие удары. Сердце Ивана вновь билось, гоня по жилам молодецкую кровь.
          Когда Шмат Разум поднял наконец голову, все трое увидели, что грудь Ивана ритмично вздымается. Мать снова склонилась к сыну, слезы счастья потекли из ее глаз.
          Тут силы покинули Антонину Владимировну. Шмат Разум потихоньку отделил бедную женщину от Ивана и усадил на стул. Антонина Владимировна часто, с трудом дышала, была не в силах отереть слезы, и была очень бледна.
          – Вот видишь, мать. А ты говоришь: больница, – успокаивающе сказал Шмат.
          Сидор Петрович накинул на плечи Антонине Владимировне свой пиджак.
          – Спасибо вам, – с невыразимой благодарностью посмотрев на Шмата, произнесла Антонина Владимировна слабым голосом.
          – Это Шмат Разум, Антонина Владимировна, – сказал Сидор Петрович. – Ваня-то дышит, вот счастье какое!
          – Очень приятно познакомиться. Геройский у вас сын, – осклабился Шмат.
          Антонина Владимировна лишь слабо кивнула в ответ, снова поглощенная заботой о сыне. Неожиданная чудесная перемена, происшедшая с только что совсем мертвым Иваном, вселила в нее полнейшую веру в этих людей. Сама не понимая почему, она больше не стремилась поскорее вызвать "скорую помощь", хотя Ваня по-прежнему был без сознания.
          Протянув руку, она снова положила ее на большую добрую руку сына и заметила, как его веки слегка дрогнули. Он чувствует ее прикосновение! Антонина Владимировна снова заплакала.
          – Принеси бульона, Сидор Петрович, – озабоченно сказал Шмат Разум.
          – Да вы теперь не волнуйтесь. Раз с того света ушел, быстро на ноги встанет. Мы еще на его свадьбе мед-пиво пить будем, – успокаивающе похлопал он по плечу несчастную мать.
          Сидор Петрович принес горячий бульон, и Шмат Разум принялся за Антонину Владимировну. Блестя глазами, он растолковал ей смысл питья за здоровье Ивана, упомянув, что до этого ее сына поил Сидор Петрович.
          – Но от матери, конечно, полезнее всего. От матери каждая капля добра втрое в силу идет, – говорил Шмат глуховато вибрирующим убедительным голосом.
          Шмат Разум околдовывал Антонину Владимировну до тех пор, пока она не выпила весь бульон до капли: прикрыв глаза и ничего не замечая вокруг, кроме своего сына, ставшегося вдруг очень большим. От бульона ей неожиданно сделалось намного легче, даже как будто и вовсе хорошо, но только на миг – пока не спохватилась, в каком состоянии Ваня. Антонина Владимировна снова взяла его большую теплую руку.
          – Может, его все-таки в больницу надо, а? – робко спросила она.
          – Не, мать, ни в коем случае, – возразил Шмат. – Ему родной дом нужен, своя постель, да материнский уход. А больница – так, казенщина.
          При последних словах Шмат даже поморщился.
          – Ваш Иван, когда девушку спас, одному негодяю дорогу перешел, – пояснил он Антонине Владимировне. – Вот этот негодяй его и выследил, а мы с Сидором Петровичем не уберегли. Мы ведь девушку втроем спасали, мать. Видать, судьба нас так свела.
          Ох, так ведь это же я тогда! – догадалась вдруг с ужасом Антонина Владимировна. – Ведь это же я тогда, когда он ту газету принес – будь она проклята! – про девушку ему сказала. "Вот бы ты ее нашел" – вспомнились матери ее собственные слова. "И кто меня за язык потянул, проклятую! – набросилась на себя Антонина Владимировна. – Ах, Ваня, Ванечка, сынок, прости, прости дуру!"
          – Эта погань, из мести, Ивану одну дрянь вколола, пока он спал. Вот и след, – между тем спокойно показал Шмат Разум след от укола на сгибе левой руки Ивана.
          Взгляд женщины опять стал осмысленным. Испугавшись новой напасти, Антонина Владимировна отняла правую руку от теплой руки сына, в тревоге тронула другую его руку. Но хрипловатый голос мужчины звучал так уверенно, что страх у нее невольно прошел и остались только – затмившее все на свете беспокойство за сына, и еще – надежда. Такая же большая, как это беспокойство, надежда на то, что поправится ее сын, что снова будет он жив и здоров, а всё, происходящее сейчас, уйдет и минет, как дурной сон.
          – Так что вы, мать, про больницу забудьте, – продолжал говорить Шмат Разум. – Его бы ни одна больница не откачала. Да нашлась одна знающая бабка, дала мне старинное средство. Оно Ивана от смерти сохранило, а вы, мать, его оживили. Видать, сильно своего сына любите.
          Антонина Владимировна машинально кивнула. Да может ли кто-нибудь представить всю силу ее любви к сыночку, к единственному, к кровинушке! Ничего она не понимала, да только почему-то верила этому мужчине с лицом бандита и доверительным, хрипловатым голосом. Верила, что не они ее сына до такого довели.
          Глубокой ночью, когда в затихших дворах не было ни души, Шмат Разум взвалил бесчувственного Ивана себе на плечи и перенес его в родную квартиру. Но еще до этого Иван на короткое время пришел в себя. Веки его вдруг дрогнули и медленно открылись. Некоторое время он всматривался в склонившееся над ним лицо, потом его губы тронула слабая улыбка.
          – Мама, – прошептал он.
          Это слово было – как последний шаг долгого-долгого пути. Иван как будто дошел наконец из мира теней в мир света. И оставшихся сил хватило ему только на то, чтобы, бросив короткий взгляд, понять: он снова среди живых. И рядом – мать, которая оградит его от беды.
          После этого Иван снова впал в забытье.

          Иван поправлялся, как Москва строилась – не в один день. То ли "Евстигней" оказался для его здорового организма хуже рубленых ран. То ли хитрый Шмат экономил бабкино средство. То ли черное предчувствие угнетало Ивана.
          Лишь на третий день пришел он в себя, и сразу попросил мать позвать Шмата и оставить их наедине.
          – Что произошло, Шмат? – спросил он слабым голосом, едва мать затворила дверь.
          Шмат не стал скрывать правду и в двух словах описал ему то, что случилось в поезде.
          – Что с ней? – спросил Иван.
          – Ты, Иван, насчет нее не беспокойся, – смущенно сказал Шмат. – Дома она, у родителей.
          Иван непонимающе смотрел на Шмата. Тот некоторое время изучал друга глазами, потом сказал:
          – Братан ее к ней домой отвез. В Бабаи эти. И сам там тоже остался, вроде гостя.
          – Откуда ты знаешь? – помедлив, спросил Иван.
          – Земля слухами полнится, – отвернувшись, неопределенно пожал плечами Шмат. – Место там, Иван, особое. Заветное место. Видать, для того и похищал ее Немал-Человек, чтобы на то место, где их дом стоит, попасть. Братан, он видишь как все повернул: якобы это он ее спас. Он, пес, даже имя твое взял – Иваном назвался.
          – Говори, – сказал Иван.
          Горькая правда черной тоской стекала в его душу, но он хотел ее знать.
          – Девушка-то, Иван, спала, о нас ничего не знает. Они все его избавителем считают.
          Иван закрыл глаза. Свалившаяся на него правда была слишком тяжела. Значит, Алена все-таки дома, у родителей. Успокоенный хотя бы этим, Иван заснул.

          Все время, пока Иван медленно шел на поправку, мать и Сидор Петрович неотлучно находились подле него, сменяя друг друга. Они стали близки за эти дни. Антонина Владимировна была очень признательна Сидору Петровичу за его преданную заботу о ее сыне, да и о ней самой. А от признательности – один шаг и до более теплого чувства. Сидору Петровичу же эта тихая, простая, скромная женщина понравилась с первого взгляда. Не говоря уже о том, что она была матерью Вани.
          Шмат с Иваном не сидел. Он, в основном, помогал по хозяйству и регулярно куда-то отлучался. По мере того как Иван шел на поправку, а Сидор Петрович сближался с Антониной Владимировной, вид у Шмата становился все более довольным. Лишь одно омрачало его настроение: чувство Ивана к Алене оставалось неизменным.
          – Шмат, что ему от нее надо? – были первые слова Ивана при их следующем разговоре.
          – Поселиться там, – почесав голову, нарочито беспечно ответил Шмат Разум.
          – Ты же сказал, что он уже там живет.
          – Ну, это, брат, не то. Ему там осесть надо, – пояснил Шмат.
          – Осесть?
          – Ты, Иван, не волнуйся, – смущенно сказал Шмат. – Только помнишь, он тогда сказал: Немал-Человек, мол, с ней, как с невестой, обращается. Так ему, похоже, того же надо.
          – Жениться на ней? – внешне спокойно спросил Иван.
          Шмат кивнул.
          – Ты, Иван, не бери в голову. А только, наверное, этим дело кончится. Родителей он, видать, запугал. Они дочь из дому не выпускают. Она только иногда возле дома гуляет, всегда в сопровождении Братана. Он при ней вроде как охранник. Они-то все думают, что это он ее спас, жизнью ради нее рисковал. Лесок там рядом, если можно его так назвать, – усмехнулся Шмат. – В нем и гуляют.
          – Думаешь, она за него пойдет? – спросил Иван.
          – Так ведь она его за героя считает, – осторожно сказал Шмат. – А внешность у него – сам знаешь. И хитер, как лис...
          Иван отвернулся к окну. Там была весна, жизнь. Глаза его застыли.
          – Иван, – позвал Шмат.
          Иван прикрыл глаза.
          – Я устал, брат, извини, – сказал он.

          Больше Иван не заговаривал об Алене. Он поднялся с постели, набрался сил. Мать, ничего не знавшая о чувстве Ивана к Алене, хотя и радовалась его выздоровлению, все же замечала с тревогой непонятную тоску сына. Однако на все ее расспросы Иван лишь улыбался и отвечал:
          – Все в порядке, мать. Это от болезни. Еще не прошла.
          Но мать не обманешь. Она попробовала выспросить у Сидора Петровича и даже у Шмата, но те сделали вид, что ничего особенного за Иваном не замечают. Мол, слаб еще наверное, от болезни не отошел. Они и о девушке, которую спас Иван, ничего ей толком не рассказали. Мол, сдали ее родителям, получили вознаграждение и больше ничего о них не знают. Не до знакомств было.
          Сидор Петрович, может, и проболтался бы, если бы Шмат Разум его заранее не предупредил: смотри, мол, дед, мать с сыном такое пережили – так ты их не беспокой, не береди раны, не болтай лишнего. А пуще всего про Алену эту молчи – она у Ивана самое больное место. Да Сидор Петрович и сам понимал, что про угон машины, про пятьдесят тысяч долларов, найденных у мертвого в машине на территории России, про бабок этих с их колдовством, про страшного пса, а особенно про мерзавца Братана и про те ужасные события в доме под Москвой – лучше ничего не говорить Антонине Владимировне. Да и про Алену эту. Авось Иван, со временем, позабудет.
          Не учли они все трое только одного – мать Ивана почувствовала, что от нее что-то скрывают, и эта неизвестность томила ее настолько, что порой, когда ее никто не видел, Антонина Владимировна украдкой смахивала слезу. Так получилось, что не успел еще Иван толком встать на ноги, а мать уже снова начала бояться за своего сына.

          Как-то, сказав матери, что пойдет пройтись с Сидором Петровичем, Иван повел батю в его квартиру. Если Сидор Петрович по привычке все еще проводил у них целые дни, то Шмат напротив – в последнее время заходил редко, прочно обосновавшись в квартире Сидора Петровича на пятом этаже.
          Миновав Кузю, встретившего их глухим ворчанием (причем, пес даже отвернулся от двуличного жильца с верхнего этажа), они застали Шмата Разума за столом. Расположившись в комнате у открытого окна, он с аппетитом обедал, запивая мясо "Черниговским" пивом.
          При виде гостей Шмат Разум обрадовался. Шумно с ними поздоровавшись, он самолично сходил на кухню за чистыми тарелками, ложками-вилками и стаканами. Попутно прошелся насчет Кузи: что это, мол, дед, твой сторож на Ивана не гавкает?
          Тем временем Иван с Сидором Петровичем подсели к столу. Сидор Петрович с удовольствием присоединился к Шмату, налив себе в тарелку наваристого борща из стоявшей на столе кастрюли. Шут его знает этого Шмата, но борщи у него получались даже вкуснее, чем у Антонины Владимировны.
          Иван от еды отказался. Пока Шмат Разум и Сидор Петрович ели, он улыбался и даже шутил, поддерживая общий разговор, но едва они закончили трапезу, как вид у Ивана стал сосредоточен и суров.
          – Шмат, об Алене и... этом есть новости? – спросил он без обиняков.
          Сразу почуявший неприятности Шмат Разум отвел глаза.
          – Ты бы, Иван, хоть еду дал переварить, – сказал он с укоризной.
          Иван промолчал, но от его молчания за столом стало еще тягостнее.
          – Да похоже, дело к свадьбе идет, – вздохнув от неизбежности разговора, как можно спокойнее сказал Шмат.
          Последовала новая пауза.
          – Шмат, я ее выручать пойду, – сказал Иван таким тоном, что Шмат только хрипло неразборчиво выругался, налил себе пива в стакан и залпом его выпил.
          – Нет, Иван, – прямо посмотрев на друга, покачал он головой. – И думать об этом не моги. Меч-то у него теперь. И место это...
          Иван только улыбнулся в ответ, но от его улыбки даже Шмата слегка мороз по коже продрал.
          – Да ты сам рассуди, дурья твоя башка! – воскликнул, в сердцах, Шмат. – Они же все его спасителем считают. Она же небось влюблена в него без памяти. Родители ему по гроб жизни обязаны. А нас троих – они и в глаза не видели. У нас ведь никаких доказательств нет, что это мы ее от Немал-Человека забрали. Они же наоборот – верят, что он – это ты. И если ты к ним явишься, они как раз тебя за злодея и примут. Да он тебя как раз и назовет Братаном – похитчиком ее, первым подручным Немал-Человека. И она ему – помяни мое слово – поверит!
          Иван сжал кулаки. Он понимал: Шмат прав.
          Я должен убить Братана. Даже если потом она меня проклянет, – подумал он.
          – Да и не подобраться к нему. Они же друг без дружки из дома не выходят, – Шмат Разум как будто читал мысли Ивана. – Ты что, брат, хочешь у нее на глазах ее возлюбленного убить?
          Заскрипев зубами, Иван охватил голову. Шмат был прав.
          Вдруг какой-то шум привлек его внимание. Взгляд его упал на Сидора Петровича. Лицо у бати было каким-то странным, руки шарили по столу.
          – Ваня, я это... – начал было он, но тут же отвел глаза от Ивана и повернулся к Шмату. – А если бы у Ивана украшение ее было? Если бы он предъявил?
          – Какое еще украшение? Ты о чем, дед? – раздраженно уставился на него Шмат.
          – Так это... Ваня, прости меня, беспамятного, – повернул к Ивану удрученное лицо Сидор Петрович. – У меня ее, девушки твоей, украшение есть. Медальон как бы.
          Вскочив, Сидор Петрович кинулся в прихожую. Там висел на вешалке его будничный пиджак. Тот самый, в котором он ездил в Москву. Если бы они тогда в Москву сразу поездом ехали, Сидор Петрович конечно надел бы другой свой костюм – выходной. Но они шли угонять машину, и Сидор Петрович пошел в повседневном. Этот его серый повседневный пиджак так и висел на вешалке нетронутый с того самого страшного дня, когда они вернулись из Москвы, и Шмат принес в его квартиру бездыханного Ваню. Как надел тогда Сидор Петрович свой выходной костюм, чтобы идти к Антонине Владимировне, так в нем и ходил.
          Сидор Петрович запустил руку в боковой карман потрепанного серого пиджака, и сердце его радостно екнуло. Вот оно!
          – Есть! Ваня, Шмат, есть! – закричал он, вбегая в комнату. – Вот. Только попорчено немного.
          Он протянул им какую-то разорванную цепочку с небольшим тускло желтым диском – вроде монеты. И цепочка и диск были на вид старинные, похоже, что золотые.
          Иван со Шматом успели подняться из-за стола и стоя встретили Сидора Петровича. Иван взял цепочку в руку и вдруг ощутил невольный трепет: ведь она – Алена – касалась этой цепочки, держала ее в своей руке...
          Иван рассмотрел потемневший от времени диск: с одной стороны он был гладким, а с другой – на нем был рисунок: спираль, раскручивающаяся от центра к краю круга. Золотая цепочка была разорвана – одно из колец разошлось.
          – Это на ней тогда было, – волнуясь, объяснял Сидор Петрович. – Когда из дома их бежали. Бандитов тех. Ты еще ее – девушку эту – на руках нес. А я сзади бежал. Ты как возле входа остановился, ее – девушку значит – как бы подкинул. Видно, руки устали. Тут эта вещь на пол и упала. Ты не видел. Я поднял – хотел тебе отдать, да тут Шмат крикнул, чтобы бежали к машине. Так я ее пока в карман положил. А тут выстрелы эти, ворота, вспомнить страшно. Я и запамятовал. Вы уж простите меня, дурака.
          – Ну что ты, батя, – обнял его Иван. – Ты молодец. Другой бы и не поднял в такой момент. А что забыл, ерунда. Со всяким может случиться.
          Между тем Шмат Разум разглядывал старинную вещь, забрав ее у Ивана.
          – Знаешь, что я тебе скажу, Иван, – задумчиво проговорил он. – Это вещь не простая. Это знак того, кто всему на земле дает свет да тепло. Такие знаки прежде для охраны носили – от темных сил. Этой вещи уже лет тысяча, а то и поболе. Видишь, как золото потускнело. Если девушка его на шее носила, она его с закрытыми глазами узнает. Она потому и попала в лапы к этому псу поганому, что оберег свой потеряла.
          – Оберег? – спросил Иван.
          – Так он называется, – пояснил другу Шмат Разум.
          В следующую секунду на ладонь Шмата легла большая сильная рука. Аккуратно сложив цепочку с кругом, Иван спрятал ее в карман.
          – Пошли, – сказал он.
          – Куда? – удивился Шмат.
          – Покажу ей. Расскажем всё, как было. Может, поверит.
          – Да стой ты, дурья голова! – Шмат силой удержал Ивана. – Она же с Братаном всюду ходит. А дома у него меч. Соображаешь? Лучше батю своего поблагодари, как следует. Он нам зацепку дал. Может, еще и достанем поганого пса, – глаза Шмата недобро блеснули.
          – Спасибо тебе, отец, – повернулся Иван к Сидору Петровичу, положил ему руки на плечи. – Может быть, спас ты меня... и Алену спас.
          – Ваня, да я... – Сидор Петрович смущенно отвел глаза.
          Не будет преувеличением сказать, что в этот момент он пережил самую лучшую минуту в своей жизни.
          Шмат со мной. Все будет нормально, – подумал Иван. Он вдруг почувствовал себя уверенно и спокойно. Все стало просто и ясно. Он прав. Он должен это сделать. И в этом – правда. А всё остальное – шелуха.
          – Мы, Иван, вот как сделаем... – услышал он хриплый голос Шмата.

УКАЗАНИЕ ОБЕРЕГА

          Алена посмотрела на часы и даже присвистнула. Ничего себе, ну она и разоспалась! Впрочем, оно и понятно, когда полночи не спишь. Ну и муть же ей снилась. Смутно вспомнились обрывки ночного сна. Потеряв оберег, Алена ищет его по всему дому, и вдруг в доме появляется кто-то чужой, опасный, похожий на того обритого негодяя. Родители спят, чужой идет по их дому, неумолимо приближается к ней. Алена лихорадочно ищет оберег, вдруг видит его на полу в гостиной, бросается к нему, но оберег вдруг оказывается на полу другой комнаты – за открытой дверью в конце коридора. Алена уже готова сорваться с места, бежать к оберегу, но вдруг в боковой стене коридора начинает открываться дверь. Замерев, Алена стоит с колотящимся сердцем. Из дверного проема на полу появляется тень. Проснувшись вся в поту посреди ночи, Алена задернула шторы – было полнолуние – включила свет, долго не могла согреться и заснула, только когда взяла в постель своего медведя. Вот он, спаситель, – потрепала она мягкого любимца.
          Одевшись, Алена остановилась у окна и в который раз задумалась про пропавший оберег. Ее опять охватило непонятное, муторное беспокойство. В просвете зеленых деревьев виднелись мостки на озере, на которых сидели, свесив ноги, пацаны рыболовы. Лягушек они, что ли, ловят в разгар солнечного дня? – недовольно фыркнула Алена по адресу дураков пацанов, ловивших что ни попадя. Отвернувшись от окна, она решительно направилась в ванную.
          Умывшись и тщательно приведя себя в порядок, Алена успокоилась. Полюбовалась на себя в зеркало. Что и говорить, от таких каникул, какие устроили ей родители, выглядит она просто классно. Не удержавшись от соблазна, Алена вертанулась на одной ноге и, сделав полный оборот, снова заулыбалась себе в зеркало. Иван, наверное, уже давным-давно встал, – подумала она. – Ждет меня не дождется. Даже неудобно.
          Ну и черт с ним, – вдруг подумала она с неожиданным раздражением.
          В следующую секунду Алена удивилась своей вспышке. Ну при чем тут Иван?
          А при том, – мысленно сказала она себе в зеркало, скорчила рожицу своему отражению и прыснула смехом. Ладно, пора идти, – решила она и, нарочито вздохнув, отправилась вниз.
          Ни в гостиной, ни в столовой, никого не наблюдалось. Алена прошла на кухню. Мать готовила обед.
          – Доброе утро, мамочка, – чмокнула ее в щеку Алена.
          – Скорее уж, добрый день, – укоризненно отозвалась мать. – Не стыдно так долго спать? Иван вон, давно на ногах.
          – Подумаешь! – беспечно отозвалась Алена. – Что мне уже и поспать нельзя?
          – Где он? – спросила она про Ивана.
          – У себя, наверное, – глянув на дочку, Варя вздохнула и покачала головой, едва сдержав улыбку.
          Быстро покончив с завтраком и наскоро выпив грейпфрутового сока прямо из пакета, Алена убрала со стола, помыла за собой посуду и лицемерно предложила матери помочь с обедом.
          – Иди уж, – отвергла ее помощь Варя. – Иван там тебя уже заждался.
          Алена настаивать не стала.
          – Спасибо, мамочка, – чмокнула она мать в щеку и упорхнула искать Ивана.

          Ивана она нашла в библиотеке. Он сидел в кресле у окна с книжкой в руках и тут же обернулся при ее появлении. К Ивану незаметно не подойдешь, и думать нечего, – не без гордости вздохнула Алена. Одет Иван был в легкий темный костюм, который ему очень шел. Эх, ему бы в кино сниматься, – притворно пожалела его Алена. – А он в меня влюбился.
          – Привет! Что читаешь? – отметив, какое впечатление произвел на Ивана ее вид, поприветствовала она любимого.
          – Виктор Крутецкий, "По закону мести", – улыбнувшись, Иван отложил книжку на подоконник.
          – Понятно. Крутые мужики, разборки и три десятка трупов, – идя к Ивану, Алена выразительно жестикулировала на ходу.
          – Точно, – расхохотался Иван.
          На самом деле, Алена все еще слегка робела рядом с Иваном. Но теперь это было ей еще как приятно!
          Едва Алена подошла к креслу, Иван легко привлек ее к себе, усадил себе на колени. Они поцеловались. Да что за наваждение! Алене опять показался неприятным его поцелуй. Может, это у нее из-за ночной мути так настроение прыгает? Высвободившись, Алена прошлась по комнате. Иван следил за ней, оставаясь в кресле.
          – Что-то ты сегодня не в духе, малыш, – сказал он.
          – Иван, ты меня любишь? – трогая корешки книг на стеллаже, серьезно спросила Алена.
          – Да, малыш. Я тебя очень люблю, – одним движением поднявшись из кресла, Иван подошел к ней сзади, обнял, развернул к себе. – Что-нибудь случилось, милая?
          – Я тебя тоже очень-очень люблю, – прижавшись к его груди, Алена уткнулась подбородком в мягкую ткань костюма, крепко зажмурилась в сторону, пока он не видит ее глаз. Сильная мужская рука весомо и бережно лежала у нее на спине, ограждала ее. Другая рука гладила ее голову. И как он умеет сделать именно то, что нужно...
          Почему он до сих пор не пришел ко мне ночью? – подумала Алена. – Наверное из-за того, что мы в одном доме с родителями. Может быть они поставили ему такое условие? Они такие консервативные. А Иван... он на самом деле такой робкий с ней, но это хорошо. Наверное, они все правы. Алена представила, как это будет у них с Иваном: венчание, и после него – первая брачная ночь. Нет, это точно лучше всего. В этом что-то такое: захватывающее, самое настоящее... Круче любых приключений.
          – Пойдем погуляем? – подняв лицо к любимому, попросила Алена.
          Иван улыбался.

          Они уже возвращались, огибая поросший лесом холм, как вдруг услышали шум. Из-за кустов справа на дорогу выкатились трое подростков – три квадратных колобка в широких штанах и мешковатых куртках, рукава которых венчали большие, грязные кулаки – естественное состояние их верхних конечностей. Подростки были нездешние, Алена их никогда прежде не видела.
          Остановившись на дороге, ребятки развязно и нагло уставились на Алену с Иваном. Посыпались оскорбительные словечки.
          – Ух ты, смотри, какая телка!
          – Эй, мужик, дай закурить.
          – Поделись бабой, мужик.
          Крепыш в огромных кроссовках, с плоской круглой рожей и железным зубом во рту, которым он очень гордился, сделал в адрес Алены выразительный непристойный жест. Судя по всему, он был в их компании заводилой.
          Алена невольно остановилась, задержав рукой Ивана. Ей не было страшно рядом с таким мужчиной, как Иван, но ей было неприятно приближаться к развязным подонкам.
          – Не бойся, я сейчас, – спокойно сказал Иван.
          Высвободив руку, он направился к малолеткам.
          Едва Братан оказался к девушке спиной, как на губах его появилась зловещая улыбка – предвестница жестокого удовольствия.
          – Че, мужик, в дыню захотел? – громко сказал крепыш с железным зубом, но голос его прозвучал совсем не так уверенно, как ему бы хотелось.
          Братан приближался к соплякам неторопливо, чтобы не спугнуть. Когда он направился к ним, их разделяло метров шесть-семь, теперь расстояние сократилось до трех. Разразившись особенно грязными ругательствами из-за присутствия девушки, подростки начали пятиться – малость поспешнее, чем подходил к ним крутой мужик.
          Если бы не Алена, Братан прострелил бы им колени, а потом уж показал этим отбросам, с кем их свела несчастливая судьба. Но сейчас он просто не спеша приближался к ним, стараясь все же дойти быстрее, чем они сделают ноги. Давно он, черт возьми, не разминался. Мысленно он уже распределял удары: особенно болезненные для жертвы, но не очень жестокие с виду...
          В тот же самый момент оставшаяся на месте Алена почувствовала на себе чей-то взгляд. Испуганно обернувшись, она увидела высокого русоволосого парня в джинсах и светло-серой рубашке. Парень незамеченным вышел из-за поворота дороги, пока их отвлекали подростки. Он шел к Алене и смотрел ей прямо в глаза, отчего Алене стало не по себе. Смотрел уверенно, как будто хорошо ее знает. Как странно... Алена хотела обернуться к Ивану, но взгляд парня властно притягивал ее. Как во сне, Алена увидела: русоволосый парень протянул к ней руку, на его широкой, раскрытой ладони лежал ее оберег.
          В тот же миг подростки, не выдержав, побежали, а Братан обернулся – уже чуя как дешево купился, расслабившись за последние дни. На несколько секунд он остолбенел. К девчонке шел мертвый Иван.
          Не обращая никакого внимания на него – Братана – мертвый Иван что-то протянул девчонке. В его движениях была потусторонняя властность ожившего мертвяка. Лицо Братана исказила гримаса, рука привычно дернулась к кобуре и застыла, остановленная тихим, знакомым голосом.
          – Даже не пытайся, щенок.
          Будь этот голос любым другим, рука Братана мгновенно завершила бы движение, но это был голос Шмата – узнанный с первого звука. Секундной растерянности Братана Шмату хватило на то, чтобы неслышно оказаться рядом. В затылок Братану уперся холодный ствол.
          – Поднимай руки, щенок. Выше, – в хриплом, вибрирующем шепоте звучало удовольствие человека, который только и ждет повода, чтобы разнести выстрелом голову своему врагу.
          Надо ли говорить, что это Шмат Разум организовал ловушку на дороге, щедро заплатив отобранным им подросткам? Их, кстати, уже и след простыл.
          Братан еще не успел поднять руки, а рука Шмата уже скользнула за отворот его пиджака, – второй ствол уперся Братану в позвоночник.
          Стой у него за спиной кто-либо другой, Братан положился бы на свою реакцию. Несколько неуловимо быстрых движений, и пули ушли бы мимо, а враг лишился бы своего преимущества. Но этого врага он узнал слишком хорошо. Этот не задумается пристрелить его на глазах у девчонки. Отвратительный холод сковал Братану мышцы. Невероятное появление из небытия давно похороненного там соперника парализовывало его волю...
          Иван остановился перед Аленой.
          – Ты потеряла свой амулет, – открыто и прямо глядя ей в глаза, сказал он.
          – Этот, – кивнул он ей за спину, – бандит и убийца. Это он тебя похитил для своего хозяина по кличке Немал-Человек. А потом продал его, и убил меня, когда мы везли тебя домой. И похитил тебя снова. Он тебя не любит. Ты нужна ему для того же, для чего была нужна его хозяину. Ему нужно поселиться в вашем доме, потому что ваш дом стоит на особом месте. Ему нужна сила этого места, а не ты. Но он ошибся, я выжил.
          Все чувства Алены будто раскололись на две части. В руке парня был ее оберег, но говорил он непонятно и странно. Его слова пугали ее. Где Иван, почему сзади ничего не слышно? Отступив на шаг, Алена обернулась и увидела жуткую картину. Подростки исчезли, Иван стоял на дороге с поднятыми вверх руками, в позе человека, которому приставили к затылку пистолет, и кто-то стоял у него за спиной. Иван криво улыбался.
          – Его кличка Братан. Он даже имя украл, – раздался сзади спокойный, уверенный голос.
          Не выдержав, Алена снова обернулась.
          – Кто вы? Что вам надо? – голос девушки срывался.
          – Возьми, это твое, – парень протянул ей оберег и вдруг сказал. – Знак того, кто всему на земле дает свет и тепло. Шмат Разум назвал его оберегом.
          Пророчество бабы Пелагеи, вспомнившийся вдруг ночной сон, что-то важное, что она никак не могла вспомнить, кривая улыбка Ивана и открытый, честный взгляд незнакомца разом навалились на Алену. Она вдруг крепко зажмурилась, сжав в руке оберег, и сказала:
          – Поцелуй меня.
          Она почувствовала, как он наклонился, ощутила знакомое прикосновение руки – как во сне – и узнала его губы еще до того, как они коснулись ее губ.
          Он уже отстранился, а она еще целое мгновение стояла, зажмурившись, затаив дыхание, сжимая рукой свой оберег.
          Открыв глаза, Алена всмотрелась в уже иное – казалось, давно знакомое лицо. Резко развернувшись, не обращая внимания на второго мужчину, вооруженного пистолетом, она подошла к Ивану. Остановилась, глядя ему в глаза. Братан не отвел взгляд, но она увидела всю разницу между его взглядом и тем, который она теперь хранила в себе. Быстро переложив оберег в левую руку, Алена размахнулась и правой ударила лжеца по лицу. Голова Братана дернулась, он криво усмехнулся.
          Никак не отреагировав на пощечину, Братан точно выгадал миг. Напрягшийся в момент удара – когда Братан мог перехватить руку девушки – Шмат на долю секунды расслабился, и этого мига оказалось достаточно Братану. Его руки молниеносно упали вниз, девушка оказалась между ним и Шматом. Зажав одной рукой голову Алены, Братан пригнулся, в другой руке его блеснул нож.
          – Не дергайся, – мерзкий голос предателя хлестнул ее, как пощечина. Острый холод стали прошил кожу на беззащитном горле. Обеими руками Алена вцепилась в руку подлеца, зажавшую ей голову, но куда там! Долбануть ногой подонка, – мелькнуло в голове.
          – Подчинись ему! – в тот же миг крикнул ей человек с пистолетом.
          Инстинктивно послушавшись, Алена сосредоточилась на контакте с землей. Высокий, сильный Братан приподнял ее, она едва касалась ногами земли. Головой – и шевельнуть не могла. Успевший подбежать на несколько шагов русоволосый парень застыл на месте, предостерегающе вытянув руку к своему товарищу. Тот ухмылялся и продолжал целиться в них. Лицо его было в густой темной щетине, в глубине глаз горели жуткие огоньки. Ей стало страшно.
          – Попробуй представить, что я с тобой потом сделаю, – сказал небритый мужик таким голосом, что на миг Алена забыла про сталь у своего горла.
          – Это уже потом будет, дядя, – Братан попытался сказать насмешливо, но голос его дрогнул.
          – Скажи ему, пусть стволы бросит! – крикнул он Ивану.
          На мгновенье глаза их встретились. Земля ушла из-под ног Братана. От Ивана веяло смертью.
          "Он с того света. Мертвый! Полнолуние. Дерьмо, такого не бывает! Бывает... Ты же сам его убил. Сам убедился, что он труп". Все познания Братана разом обрушились на него. На секунду он вновь увидел серую пену на губах Ивана, его остекленевшие глаза. Мелькнул видением пытанный мертвяк из буйвища – Иван-кузнец. По лицу Братан тек пот, рука с ножом предательски дрожала.
          Глянув на молчащего Ивана, Шмат, усмехнувшись, бросил на землю пистолет, потом вынул из-за пояса пистолет Братана (как только к ним направилась Алена, Шмат заткнул лишний ствол за пояс), бросил на землю и его, и отошел на несколько шагов.
          – Дальше, – приказал Братан. Он ничего не мог с собой поделать, ноги сами собой пятились от Ивана.
          Шмат сделал еще пару шагов назад, но Братан уже не смотрел на него. Опустив безоружные руки, к нему молча приближался Иван. Перед взором Братана мелькнул обезглавленный труп Немал-Человека, он облизнул пересохшие губы. Соленая горечь пота ожгла язык.
          – Не подходи, порежу сучку, – сказал он неожиданно чужим голосом.
          На шее Алены появилась кровь – дрогнувший нож задел кожу.
          – Отпусти ее, я безоружен, – продолжая идти на него, глаза – в глаза, сказал Иван.
          И вдруг Братану стало так страшно, что он изо всей силы швырнул девчонку навстречу этой твари. Лучше так!
          Отгородившись девчонкой от какой-то жуткой участи, на миг померещившейся ему, Братан снова почувствовал под ногами почву. Мысль лихорадочно заработала. Девчонка упала прямо под ноги этой твари, Шмат ринулся к пистолетам. Меч! Он должен добраться в дом.
          Братан бросился налево – в кустарник. Продравшись сквозь него, побежал через большую поляну, срезая дорогу напрямик. Впереди была чахлая ольховая поросль. Успеть к ней! Под ее прикрытием он проскочит дальше – к густой поросли по берегу озера. По ней – влево, а там – взгорок, поросший лесом, и за ним – дом!
          Почва стала топкой, ноги хлюпали, разбрасывая брызги. Холодная влага пропитала носки. Ничего, не болото.
          Вот и кустарник! По лицу хлестнула ветка. Последний открытый участок, и всё.
          Братан инстинктивно пригнулся. У самой головы воздух прошила пуля. Он резко ушел вправо – за какое-то гнилое дерево...

          Когда-то, в давние времена, здесь была топь. Теперь – в освоенном человеком пригороде – от нее только и осталось, что подтопленный со стороны озера край поляны, где разве что воды в ботинки можно набрать. Поэтому, когда Братан вдруг провалился по грудь, первым его чувством был не ужас, а полное недоумение. Этого не может быть! – крикнул его рассудок.
          Ему удалось повернуться, чахлый ольховый куст был совсем рядом, но от усилий при повороте Братан погрузился еще больше, рука не доставала до веток. Инстинктивно он лег на поверхность темной зловонной жижи. Предательская зелень, прикрывавшая топь, уже начала безучастно затягивать края темного пятна, образовавшегося вокруг погибающей жертвы. Ни небо в белых облаках, ни спасительные ветки ольхи в редких зеленых листочках не отражались в этом пятне.
          Лихорадочно соображая, как ему двигаться, Братан попытался дотянуться к веткам. Густая, вязкая жижа без дна затягивала его.
          Мертвый Иван, обезглавленное тело преданного им хозяина, кусок топи, невесть каким образом пришедший из древних времен, оскаленные лица убитых им светлых братьев, огонь, пожирающий буйвище, в котором заживо горит бомж, – всё это черным хороводом пронеслось в голове Братана. Шмат, Шмат должен успеть! – отчаянно взметнулась надежда.
          Он был уже по вытянутые руки в топи, чувствуя лишь ледяной холод вместо дна. Дышать стало трудно, вязкая тяжесть сдавила грудь.
          Из-за мертвого дерева бесшумно появился Шмат, остановился у спасительной ольховой поросли, упорно цеплявшейся за жизнь на краю топи. Глаза их встретились. В холодных глазах оскалившегося по-волчьи Шмата Братан прочел свой приговор. Пристрели, – попросил он взглядом, полным тоскливой ненависти несбывшихся желаний.
          Усмехнувшись, Шмат опустил пистолет. Два глубоких, ледяных огонька зажглись в его зрачках.
          Братан рванулся к нему рукой, все еще сжимавшей бесполезный нож, но от этого по шею ушел в топь. Инстинктивно разжав руку, он попытался снова вытолкнуть свое тело на поверхность. Руки глухо ушли в жижу, на секунду приподняв его голову, но он не смог поднять их обратно. Запрокинув голову, Братан послал Шмату последний – полный проклинающей ненависти – взгляд. Но Шмат только усмехнулся в ответ.
          Глухо чавкнув, темная жижа сомкнулась, навсегда поглотив Братана.
          Обернувшись, Шмат увидел рядом Ивана. Их взгляды встретились. Иван не отвел глаз.

          Убедившись, что Алена цела и способна себя контролировать, Иван отдал ей пистолет Братана, брошенный ему Шматом.
          – Жди здесь. В Братана стреляй, не раздумывая, – взяв девушку за плечи, глядя ей в глаза, приказал Иван.
          Алена кивнула. На секунду накрыв ее руки своими, Иван взвел затвор. Оставлять Алену одну очень не хотелось, но с Братаном надо было покончить.
          Задержавшись с Аленой, Иван изрядно отстал от Братана и Шмата. Выбежав на поляну, он увидел, как Братан на другом конце поляны нырнул в редкий кустарник. Шмат, на секунду застыв, выстрелил. Братан шарахнулся в сторону и вдруг исчез за мертвым, темным деревом. Шмат бросился туда, Иван – за ним. Вдруг Шмат остановился...
          – Откуда здесь такое? – глухим голосом спросил Иван.
          – Специально для него сохранилось, – усмехнулся Шмат.
          В голосе Шмата Ивану почудилось победное ворчание. Взглянув на друга, он увидел в его глазах довольный блеск. Вдруг на жуткую, темную поверхность с шумом вырвались пузыри.
          – Хорошо, что ты видел, – сказал Шмат. – А то бы не поверил.
          Иван пожал плечами. Пожалуй, что так.
          – Как Алена? – вернул его к реальности Шмат.
          – В порядке. Я ей пистолет оставил. Велел нас ждать.
          Шмат присвистнул.
          – Тогда пошли. Этот уже не всплывет. Ты ее где оставил?
          Иван посмотрел через поляну.
          – Там, на дороге.
          – Это я, брат, уже понял, – фыркнул Шмат. – Где именно?
          – Там, вроде, – неуверенно показал рукой Иван. – Да какая разница?
          – Хоть на том же месте?
          Иван кивнул.
          – Ладно, пошли, следопыт, – хлопнул его по плечу Шмат.
          Чавкая по водянистой почве, набрав полные туфли холодной воды, они шли по поляне. Как показалось Ивану, Шмат забирал куда-то правее того места, где осталась Алена.
          – Ты, Иван, женись на ней. Хорошая девка, – говорил Шмат. Ему понравилось, как Алена дала по морде Братану. – А потом в их доме живите. И детей в нем растите. Я тебе уже говорил, их дом на особом месте стоит. Оно вас от лиха защитит.
          Иван усмехнулся.
          – Что-то пока наоборот было.
          – А чем кончилось? – урезонил его Шмат. – Я, Иван, в этих делах побольше твоего смыслю. Это место их семью от напасти защитило. И тебя, молодца, им на счастье послало.
          Не сказать, чтобы Иван так уж поверил Шмату, но слова про молодца пришлись ему по душе.
          – Да ладно тебе, – сказал он.
          Шмат шумно вломился в придорожный кустарник.
          – Эй, Алена, это мы, не стреляй! – закричал он.
          На дорогу они вышли метрах в десяти от девушки. Придержав Ивана, Шмат сперва осторожно выглянул из-за кустов. Алена сидела немного выше дороги, на склоне холма, поросшего разреженным лесом. Обеими руками, как в кинобоевиках, она сжимала пистолет.
          – Все, Аленка, кончились твои недруги! Так что положи пистолет! – улыбаясь, крикнул ей Шмат Разум.
          Послушно опустив пистолет, Алена поднялась и вдруг рассмеялась. Иван со Шматом удивленно переглянулись.
          – Я тут двух мужиков напугала, – едва справляясь с собой, сообщила Алена. – Вы бы их видели... Такого дёру дали... Класс просто...
          – Вы его что... – переводя взгляд с Ивана на Шмата, спросила Алена. – Убили?
          – Нет, – ухмыльнувшись, качнул головой Шмат. – Не замарали рук, сам поскользнулся. Утонул он, красавица, черная злоба его сгубила.
          – Как это утонул? – недоуменно спросила Алена. – В озере?
          – Нашлось топкое местечко, – ухмыльнулся Шмат. – Видать, для его черной души сбереглось.
          В несколько шагов они поднялись по склону к девушке.
          – Он правда утонул, – подал наконец голос Иван.
          Алена покорно отдала Шмату пистолет. Глянув на Ивана, смутилась, отвела глаза. Иван осторожно приподнял носовой платок, который Алена приложила к легкому порезу на плече – нож Братана задел-таки ее. Осталась отметина и на ее шее. Девушка поморщилась – кровь успела свернуться и платок прилип к ранке.
          – Хороший знак, – прищурившись на порез, улыбнулся Шмат Разум.
          – Ивану Немал-Человек тоже малость шкуру попортил, – пояснил он Алене. – Так что вы теперь, считай, одной судьбой отмечены. Вот он и есть тот самый Иван, который тебя спас. Настоящий.
          И Алена, и Иван смутились от его слов. По счастью, Шмат Разум отвлек общее внимание на себя, взявшись осматривать боевую рану Алены.
          – Ерунда, царапина, – объявил он. – До свадьбы заживет.
          От хитрого взгляда веселого мужика Алена опять смутилась. Но не перед ним, а перед парнем. С небритым мужиком, при всей его насмешливости, она, как ни странно, сразу почувствовала себя легко, как со старым знакомым. Алена украдкой глянула на Ивана. Все это было слишком неожиданно. Предательство того, кого она, казалось, любила, новое чувство к внезапно появившемуся парню.
          В отличие от Алены, у Ивана смущение прошло на удивление быстро.
          – Придерживай, – приложил он к плечу девушки уже другой – чистый платок.
          Алена послушно накрыла платок рукой и вдруг – опомниться не успела, как оказалась у парня на руках. Не сказать, чтобы ей это не понравилось.
          – Зачем? Что я, сама идти не могу? – возразила было она, но Иван и внимания не обратил на ее слова.
          – Показывай дорогу, – сказал он.
          Шмат засмеялся.
          – Да он, девка, чтоб ты знала, тебя раненный вот так нес – из дома того обритого нелюдя, – проинформировал он Алену.
          – Кончай, Шмат, – сказал Иван.
          – А потом через весь Курский вокзал в Москве, – захохотал Шмат.
          Иван развернулся было к Шмату, но мешала девушка на руках.
          – Ладно-ладно, молчу, – примирительно поднял руки Шмат.
          Алена помалкивала, узнавая неожиданные новые сведения о себе. Верилось, что это правда. У нее было странное чувство, что она даже что-то такое помнит. Наверное, она тогда спала. Алена основательнее обхватила плечи парня, чтобы ему легче было ее нести. Она уже была даже рада тому, что ее несут. Пережитое потрясение внезапно навалилось на нее, знакомый лес проплывал, как во сне...

ДВЕ СВАДЬБЫ И ОДНО РАССТАВАНЬЕ

          Все хорошо, что хорошо кончается. Дома Алене ничего не оставалось, как встать на сторону настоящего Ивана и его подозрительного спутника перед ошеломленной матерью. Варя держала в руках оберег, слушала рассказ дочери о подлом предательстве Братана, верила ей и в то же время не знала, что и подумать. Она принялась хлопотать над раной Алены, а в это время Иван, по наущению Шмата, стал рассказывать ей и Алене удивительную историю их похождений.
          Ивану было неловко говорить про флюгерок, про повязку от вороньего глаза, про слухало и про меч, но едва он замолкал, как Шмат новыми репликами побуждал Ивана продолжить рассказ, настойчиво блестя ему глазами: давай, мол, парень, всё, как на духу!
          При всей скромности Ивана, картина получалась настолько фантастическая, что Варя не без тревоги переводила взгляд с него на небритого мужика. Она уже закончила перевязку и время от времени бросала недоуменный взгляд на притихшую дочь, но та слушала россказни парня, затаив дыхание, не отводя от него глаз.
          Когда Иван дошел до боя на мечах, Варя и вовсе уж головой покачала, тяжко вздохнув, и глянула на свою дочь с явным беспокойством. Но тут небритый мужик со странным именем Шмат Разум спросил:
          – Где этот самозванец у вас обретался?
          Иван охотно замолчал. Варя посмотрела было на дочь, но Алена уже вскочила, с готовностью предложив Шмату:
          – Пошли, покажу.
          Поневоле Варя пошла вместе со всеми в комнату прежнего Ивана. В голове у нее все путалось от вала неожиданных событий.
          Сноровисто обыскав комнату и вещи Братана и не найдя волшебных вещей, Шмат поскреб рукой небритую скулу. Иван недовольно глянул на друга: наговорили, мол, а теперь что?
          – У него еще машина есть, в гараже стоит, – подсказала Алена и вдруг вздрогнула – сообразила, что про мертвого, как про живого, говорит.
          Спустились в цоколь, оттуда прошли в гараж. Справедливо решив, что единственная машина в гараже принадлежит Братану, а не хозяину дома, Шмат, не церемонясь, взломал багажник и вытащил оттуда чемодан. Чемодан был основательный и – тоже заперт, но Шмат только ухмыльнулся на это обстоятельство и снова взялся за дело. На этот раз он возился значительно дольше, но, в конце концов, распахнулся и покореженный чемодан.
          – От кого спрятать хотел, щенок? – довольно проворчал Шмат.
          Откинув лежавшую сверху одежду, он показал Алене и Варе меч и вытащил из чемодана коробочку с флюгером. Алена была тут как тут, с любопытством глядя на необычные вещи. Варя же больше поглядывала на стоявшего в сторонке, покрасневшего от смущения Ивана.
          Между тем Шмат Разум открыл коробочку и вынул сувенир "Флюгер настольный".
          – Вот, девка, компас судьбы, по которому мы тебя искали, – поставив на ладонь флюгерок, весело сказал Шмат. – А ну, подумай, кто для тебя в жизни самый желанный.
          Не успела Алена, смутившись, покраснеть, как облупленная стрелка мигом развернулась по направлению к Ивану. Шмат захохотал. Невольно и Варя рассмеялась. Из глаз ее вдруг сами собой потекли слезы. Шагнув к Алене, она обняла дочь, уткнувшись в мягкие волосы своего ребенка. В эту секунду она поняла всю разницу между этим парнем и тем, кто столько времени жил в их доме: обманывая их, выдавая себя за другого, подло лицемеря. Осуществляя у них за спиной какой-то свой подлый и гнусный план. Варе стало стыдно перед этими людьми, которые смущенно стояли рядом. Стало стыдно за свою слепоту.
          – Мам, ну чего ты, – смущенно поглядывая на Ивана, обнимала и успокаивала ее Алена.
          – Извините, – высвободившись из объятий дочери, сказала Варя и, не глядя на гостей, быстро ушла в дом.
          Алена убежала следом за ней. Прихватив волшебные вещи, пошли наверх и Шмат с Иваном. Воспользовавшись отсутствием хозяев, Иван позвонил домой – успокоить мать, а заодно и батю.

          Тут надо сказать, что Сидор Петрович поначалу очень обиделся, узнав, что Иван со Шматом решили не брать его с собой в Бабаевский лес. Но ушлый Шмат Разум нашел верный ход.
          – А мать Ивана что, так бросим? – спросил он, укоризненно сверля Сидора Петровича честными глазами. – Вдруг уйдет от нас Братан?
          – Да, батя, ты пригляди за матерью, мало ли что, – поддержал Шмата Иван.
          Сидору Петровичу стало неловко за свою несообразительность.
          – Ты, Иван, не беспокойся, я Антонину Владимировну в обиду не дам, – горячо заверил он.
          У Ивана отлегло от сердца. Узнав, что Иван собрался куда-то идти, мать разволновалась. С Сидором Петровичем ей будет полегче...

          – Что делать будем? – положив телефонную трубку, спросил Иван у Шмата.
          – Ты, Иван, положись на меня. Дело на мази, – ухмыльнулся в ответ Шмат Разум.
          Иван вздохнул. Ему было неловко. Получалось, что он вроде как навязывается хозяевам дома – вроде Братана. Но уйти, не простившись, тоже было неудобно. Да и Шмата с собой – поди уведи!
          Наконец вернулись Варвара Андреевна с Аленой.
          – Хотите чаю? – сходу предложила Алена.
          – Можно и чаю, – почесав скулу, согласился Шмат. Иван – тоже кивнул.
          – Мам, а пошли на кухню, – предложила Алена.
          – Вы нас извините, – сказала Варя. – Вы подождите, пожалуйста, скоро Владимир приедет.
          На кухне общая атмосфера неловкости и вправду немного разрядилась. Обрадовавшись нашедшемуся занятию, Варя принялась накрывать на стол к чаю, пока Алена занималась самим чаем. Шмат разложил на столе все волшебные вещи и начал объяснять женщинам их назначение, заодно рассказывая про бабок.
          – Суровая бабка, но Ивана сразу признала, – подмигивая Ивану, говорил он про бабу Ядвигу.
          Алена и Варя украдкой бросали взгляды на Ивана. Иван сидел весь красный, отводил глаза в сторону и готов был по башке надавать Шмату.
          Тут явилась и новая напасть для Ивана – приехал отец Алены.
          Поздоровавшись с неожиданными гостями, Владимир мельком глянул на странные вещи, разложенные на столе, извинился перед Иваном и Шматом, и попросил жену и дочь выйти с ним на минуту. Минута затянулась настолько, что чай совсем остыл. Едва женщины вышли, Шмат потерял к чаю интерес, Ивану и подавно было не до чая.
          Когда семья Алены вернулась на кухню, Владимир воспринял гостей уже не так настороженно. Поблагодарив их за Алену, пригласил к столу. Заварили свежий чай. Владимир говорил немного. Задал осторожно несколько вопросов Ивану, но тот отделывался односложными ответами. Варя всех угощала и предлагала подлить чаю. Алена тоже предлагала гостям то печенье, то коржики, поглядывала на отца, готовая вступиться за Ивана со Шматом, но, в общем, тоже помалкивала. Помалкивал и Шмат, угощаясь всем, что предлагали.
          После чая Владимир попросил Шмата с Иваном подняться к нему в кабинет, а Варю – приготовить им что-нибудь закусить. Покачав головой на такую последовательность блюд, Варя достала из холодильника банку соленых огурцов. Шмат сразу заметно приободрился.
          Понятно, что Владимир испытывал естественное недоверие к новым, невесть откуда взявшимся, освободителям его дочери. Такой сюрприз у кого хочешь выбьет почву из-под ног. Но, переговорив с Иваном и Шматом наедине, за рюмкой водки, он понял, что эти люди – другие, не такие, как детектив, который вернул в дом его дочь. И все же, нахлынувшие события были слишком неожиданны, всё это еще нужно было обдумать. Поэтому, когда Шмат Разум сказал, что им с Иваном пора идти, а то мать Ивана волнуется, Владимир не стал их удерживать. Он только пригласил Шмата с Иваном обязательно еще раз прийти к ним в гости – вместе с Антониной Владимировной и Сидором Петровичем.
          Будь Иван один, он, может, и не решился бы вновь пойти к Алене и ее родителям. Но Шмат четко взял дело в свои руки. На следующий же день они снова оказались в бабаевском доме – теперь уже "всей семьей": с Антониной Владимировной и Сидором Петровичем.
          После знакомства с матерью Ивана и Сидором Петровичем, которому все были обязаны решающей находкой оберега, доверие семьи Алены к новым знакомым значительно укрепилось. Что и говорить, на долю деликатного Сидора Петровича выпало немало счастливых минут во время его первого визита в бабаевский дом.

          При всей своей скромности и при всей глубине своего чувства к Алене, Иван не сумел скрывать его долго. Алена же полюбила Ивана с того самого первого поцелуя – на дороге в лесу. Родителям Алены Иван понравился, хотя некоторое время они и испытывали неловкость из-за того, что прежде нравился им и совсем другой Иван, о котором теперь никто не хотел вспоминать. А к Алене даже Сидор Петрович проникся большой симпатией, не говоря уже о матери Ивана.
          В общем, прав был Шмат Разум, когда сказал, что дело на мази. Спустя три недели Иван с Аленой обвенчались в бабаевской церкви. И на Алене было то самое чудесное подвенечное платье и те самые белые туфельки, которые заказал для нее в Москве Шмат Разум. А на Иване – тот самый костюм, в котором однажды он уже нес на руках свою спящую невесту. И на шее у Алены во время церемонии тайком висел старинный оберег.
          Правда, свадебное путешествие молодым пришлось отложить, потому что ровно через неделю состоялась еще одна свадьба. Сидор Петрович предложил Антонине Владимировне руку и сердце, и она приняла его предложение.
          Шмат Разум, побывавший и сватом и дружкой, вволю попил меда-пива на обеих свадьбах. Но на следующее утро, как отгуляли вторые торжества, вид у него стал непривычно грустный. Он пригласил Ивана и Сидора Петровича пойти с ним – пройтись по лесу.
          На первой же поляне Шмат Разум остановился.
          – Помнишь, молодожен, я тебе сказал, что заветное желание твое исполню? Перед тем, как прописал ты меня в своей квартире за слова да за посулы, – обратился он к Сидору Петровичу.
          – Помню, – смущенно сказал Сидор Петрович.
          – А какое у тебя заветное желание тогда было, помнишь? – продолжал допытываться Шмат Разум.
          – Сына приемного иметь. Чтобы не так одиноко было на старости лет, – глянув на Ивана, тихо проговорил Сидор Петрович.
          – Ну так как, мужик, исполнилось твое желание? – спросил Шмат.
          – Исполнилось. Спасибо тебе, Шмат Разум, – расчувствовался Сидор Петрович.
          – Ну, стало быть, пришла пора нам прощаться. Давай, дед, не поминай лихом, – пожал ему руку Шмат.
          – Да как же? – забеспокоился Сидор Петрович. – Ты, Шмат, живи у меня. Сколько тебе надо, живи. А я к Антонине Владимировне перееду.
          – Нет, дед, прощай, – решительно сказал Шмат Разум. – Меня Иван проводит чуток, так ты за нами не ходи.
          Повернувшись спиной к расстроившемуся Сидору Петровичу, Шмат пошел в лес. Ободрив взглядом батю, Иван последовал за ним.
          Когда они отошли подальше в лес, Шмат Разум остановился, обернулся к Ивану.
          – Я тебе не говорил, Иван, да ты, может, уже догадался, – сказал он. – Я, видишь, не совсем из вашего мира пришел. Набедокурил я там у себя, дорожку одному чародею перешел. Вот он меня и сослал сюда – с украинским паспортом без прописки в кармане. И условие поставил: что если найдется тут добрый человек, который меня – ни свата, ни брата – за просто так, ни деньгами, ни услугой ничего вперед не взяв, у себя пропишет, да отблагодарю я его за это, исполнив заветное его желание, – тогда только колдовство потеряет свою силу. И смогу я вернуться обратно – в свой лесной край.
          Да кто ж у вас сейчас без денег, за здорово живешь, незнакомого мужика с такой рожей, как у меня, к себе прописать согласится? Один дед и нашелся – простая душа. Дал я ему за это флюгерок, да на поиски и наладил. А флюгер, стало быть, на тебя указал. Видишь, как судьбы наши сплелись. Давай теперь и с тобой прощаться.
          Они молча обнялись.
          – Спасибо тебе за все, Шмат, – сказал Иван.
          – Ты, Иван, вот что. Место у вас тут особое, заветное, да в жизни всякое бывает. Если случится нужда, выйди к лесу в лунную ночь, поставь на ладонь флюгерок, подумай обо мне, и в ту сторону, куда он укажет, трижды провой по-волчьи, вот так, – Шмат коротко, как-то очень красиво, провыл. – А ну, попробуй.
          Иван попробовал. На удивление, получилось что-то отдаленно похожее.
          – Сойдет, – усмехнулся Шмат Разум.
          – Ну вот и всё, Иван. Живи – не тужи. Привет Алене.
          Коротко стиснув руку Ивану, Шмат Разум повернулся и пошел в лес.
          Иван с грустью смотрел на бесшумно удаляющуюся коренастую фигуру. И вдруг Шмат Разум будто растворился среди деревьев. Только что его было видно, и больше нет – один солнечный лес кругом.
          Иван повернулся и, не оглядываясь, пошел обратно к поляне, на которой остался Сидор Петрович. А в ушах его все звучал голос Шмата Разума: – Выйди к лесу в лунную ночь, поставь на ладонь флюгерок, подумай обо мне, и в ту сторону, куда он укажет, трижды провой по-волчьи, вот так...

                                ноябрь 1999 – март 2000, февраль-май 2001


Уважаемый Читатель, если Вам понравился «Круг судьбы», Вы можете рассказать об этой книге Вашим друзьям или знакомым, сообщить о ней на форумах, в сообществах – в постах и комментах в Интернете. Потому что это – единственная возможность, чтобы о ней узнали и другие читатели