Стихи и рассказы

Мне в жизни повезло. Судьба свела меня с несколькими замечательными, на мой взгляд, поэтами и писателями . А что скажете о них Вы?

Апполинарий Развалов (подробнее о Развалове – см. Веселую автобиографию )	Игорь Оборин
Анна Королева	Леонид Сиводедов
Оксана Никонова	Эрнест Ураганов
Владимир Миронов и Иван Распопов

Оксана Никонова

Рассказы

Жизнь за любовь	Мы любим гостей
Парашютная история	Патриот
О вреде курения	Про Минина

ПРО МИНИНА

 

Я знаю Антона Минина, чтобы не соврать… короче, уже давно. Всегда полезно иметь в компании врача-нарколога (шутка). А Антон – очень хороший врач. Может быть, он такой хороший врач еще и потому, что знает эту область с обеих сторон: это сейчас Минин записной трезвенник, а раньше он с завидной регулярностью уходил в запои. Причем каждый раз – «до врача», то есть до того момента, пока ему не вызывали коллегу-нарколога со всем необходимым арсеналом промывочных средств. Обычно профессионализм просыпался у Минина где-то на второй неделе загула, а до этого все воззвания к мининской совести, чувству долга или самосохранения были бессмысленны.

После института Антошка начал работать в обычной наркологической больнице, обихаживая традиционных для нашей культуры алкоголиков и еще редких в те, советские, времена наркоманов. Говорят, уже тогда Минин подавал большие надежды как специалист. Он умел так душевно отнестись к каждому своему пациенту, так проникновенно заглянуть ему в глаза, с таким участием выслушать, слегка кивая при этом головой и как-то по-особому вытягивая губы трубочкой, что был, несмотря на молодость, признаваем всеми пьяницами и наркоманами за отца родного и нежно ими любим.

Потом началась перестройка, некоторые слои населения нашей Родины стали выезжать за границу, и Минин крепко задумался. Выяснилось, что были в нем, помимо располагающей к алкоголю русской, еще и еврейская кровь, и украинская, и много-много поволжско-татарской. Впрочем, русская и татарская составляющие были наименее интересны в сложившихся условиях, а вот две другие …

Минин решил эмигрировать. Не насовсем, а так только, посмотреть, как люди живут. Думаю, если бы ему предложили уехать навсегда, он бы ни за что не согласился. Но тут возникли определенные сложности: Антон никак не мог выбрать, куда ему поехать – в Израиль, в Америку или, например, в Канаду.

- Ты определись, наконец, кто ты – хохол или еврей, и тогда сразу все станет понятно, - посоветовал ему кто-то из друзей.

- Да, - очень серьезно сказал на это Минин, хмуря лоб и вытягивая трубочкой губы, - мне кажется, ты очень прав. Это так важно – понять, кто ты есть…

В результате Минин все-таки решил быть евреем, но уехал не в Израиль, и не в Америку, а вовсе даже в Германию, по линии жертв фашизма. В тот момент немцы получили, наконец, возможность реализовать свое неизбывное чувство национальной вины перед российскими евреями, звали их к себе, принимали, обогревали и платили вновь прибывшим какие-то совершенно несусветные пособия. Жить там было намного выгоднее и привольнее, чем в Израиле, а Минин был все-таки врачом и немного евреем, а значит, считать любил и умел.

Помимо пособия, Минин имел еще стабильный доход от разнообразных маленьких гешефтов, которые осуществлял, мотаясь между Москвой и Дюссельдорфом: там лекарства достать, здесь шмотки прикупить, - что-то в этом духе. Впахивал он, как проклятый, проживая при этом ради экономии в каком-то сомнительном общежитии для безработных. В результате через пару лет такой деятельности у Антона скопилась весьма кругленькая сумма. Часть ее он планировал потратить на открытие собственной наркологической клиники в Москве, а другую часть…

Дело в том, что врач, хохол, еврей и татарин в одном флаконе, Минин был еще и русским, а значит – романтиком. И мечтал он о том, как купит шикарный, навороченный белый «Мерседес» и въедет на нем в Москву, как на белом коне, и потом будет долго оказывать своим друзьям и знакомым совершенно бесплатные услуги по вправлению вывихнутых челюстей и восстановлению утраченной речи. Потому что шикарных белых «Мерседесов» было тогда на всю страну один или два. И никто из мининских друзей не был знаком с их владельцами.

Уже принято было окончательное решение о возвращении в Москву, уже велись переговоры о покупке здания для клиники (в те времена, да при наличных, можно было совершенно по дешевке приобрести такую недвижимость!), уже присматривал Антошка себе штат сотрудников… Дело было только за белым «Мерседесом».

Тут надо сказать, что все заработанные деньги Минин хранил не в банке, а в так называемом «напузнике» - матерчатом чехле, который он всегда носил под рубашкой. Почему он не доверял банкам – бог весть. Может быть, сказался менталитет бывшего советского человека, может, он боялся, что кто-нибудь спросит, как он эти деньги заработал. Вобщем, за день до покупки вожделенного «Мерса», когда Антон возвращался вечером в свое опостылевшее общежитие, ему дали по голове два малолетних турка-иммигранта. Очнулся наш герой, понятно, на босу ногу и без копейки денег. Грабителей так и не нашли, а Минин остался с тем, с чем и приехал в Германию два с половиной года назад.

- И ты знаешь, - гудел Антон, рассказывая мне впоследствии эту историю, - я после этого как-то сразу понял, что не в деньгах же счастье, и не в «Мерседесе»! Я был так признателен этим туркам за то, что они помогли мне это осознать!

При таких словах я, признаюсь, посмотрела на него, как на юродивого, а он совершенно серьезно вытянул губы трубочкой и вперил взор в какие-то, только ему видимые, дали.

В Москву он все-таки вернулся. О собственной клинике речь уже не шла, и Минин стал работать на совершенно чужого дядю. Но он, напомню, был не просто врачом, а очень хорошим врачом, и уже в скором времени пациенты стали выстраиваться к нему в очередь, записываясь за полгода и бронируя места для друзей и родственников. В то время среди обеспеченных слоев населения стало как-то модно иметь бестолковых детей-наркоманов, и Минин, с его профессионализмом, с его задушевным подходом к пациентам и их родителям, пришелся как нельзя кстати. Клиника процветала, Антон вместе с ней. Накопительством он, при этом, больше не занимался, раздавал деньги налево и направо всем, кто попросит, и ездил на старой раздолбанной «Таврии». Единственным, с нашей точки зрения, разумным помещением средств был дом на дачном участке, который Минин строил сам, долго, старательно и от души.

Антон тратил очень много времени и сил на клинику, но при этом мог ночью сорваться по первому зову кого-то из многочисленных друзей или бывших пациентов: если надо было срочно вывести кого-то из запоя, откачать чьего-то безденежного родственника-наркомана, провести консультацию и т.д. и т.п., Антон ехал, не глядя на часы и не спрашивая, смогут ли ему хоть что-то заплатить. Иногда случались и не вполне «профильные» вызовы, - нервный срыв, попытка самоубийства или еще что-нибудь в этом духе. Минин всегда умел проникнуться к обезумевшему страдальцу, обласкать его, успокоить и принять решение о том, нужно ли последующее вмешательство психиатра, или можно обойтись психологом.

Когда он все это успевал – я не знаю. Помимо работы, у него была еще и личная жизнь, пусть не вполне понятная окружающим, но тем не менее. В него была долго влюблена одна наша общая знакомая, очень вдумчивая и организованная девушка, начальник отдела в одном из крупнейших банков Москвы. Но, видимо, романтические отношения с нею были для Минина совершенно непредставимы. Вот как если бы кто-то пытался скрестить баклажан и огурец: вроде, оба – овощи, а перспективы никакой. На флирт и обычные женские уловки Минин не реагировал, а временами даже шокировал дам, так как, будучи врачом, привык называть вещи своими именами. Помню, одна барышня, пытаясь кокетничать с Антоном, щебетала:

- Вот я не понимаю, говорят – сексуальные отношения, сексуальные отношения… Лично я считаю, что когда женщина даже просто разговаривает с мужчиной – это уже сексуальные отношения! Ведь женщина ни на миг не может перестать чувствовать себя женщиной, а мужчина – мужчиной! А вы, Антон, как считаете?

Минин где-то на минуту очень сосредоточенно задумался, потом, как всегда, вытянул губы трубочкой и абсолютно серьезно сказал:

- Знаете, Галя, я считаю, что сексуальные отношения – это когда гениталии соприкасаются с гениталиями… - и показал руками, как именно они соприкасаются.

Девушек себе Минин находил немного странных. Это всегда были искусственные блондинки с тоской и вызовом во взоре, склонные к эпатажу и суициду. Может быть, у Минина у самого были какие-то комплексы, а может, он и в личной жизни все время пытался спасать, защищать, лечить…

Однажды Антон отправился со своей тогдашней дамой сердца (кажется, ее звали Катей) в какое-то заведение, где по вечерам посетителей обслуживают обнаженные по пояс официантки. Кате, уже изрядно принявшей вместе с Мининым на грудь, в какой-то момент не понравилось, что Антон, как ей показалось, обращает больше внимания на чужих полуголых женщин, чем на свою собственную красавицу. С криком:

- А, шалавы, смотрите все сюда!.. – она вскочила на стол и стала срывать с себя одежду. К ней бросились охранники и официантки, попытались стащить со стола… Катя отбивалась, материлась и громко призывала на помощь Минина. Тот, тоже трубя во всю глотку, старался пробиться к ней сквозь группу осаждающих и в свою очередь получал пинки и тычки. Вобщем, скандал разгорелся совершенно безобразный. В какой-то момент изрядно помятый Минин смог выдернуть свою барышню из толпы, как морковку с грядки. Он поволок ее к выходу, причем она упиралась, кричала неприличности и показывала «факи» противнику. В тот момент, когда их уже настигали, Антону удалось дотащить разбушевавшуюся Катю до своей «Таврии» и кое-как запихнуть ее внутрь. Потом он быстроногой ланью метнулся за руль и, взвизгнув резиной, резво стартовал от дверей забегаловки.

Но буквально метров через триста он сгоряча нарушил что-то из Правил дорожного движения и был немедленно остановлен сотрудниками ГАИ. ГАИшники посмотрели на ободранного, запыхавшегося, пахнущего свежей водкой Минина, дружно покачали головами и, не обращая внимания на вопли Кати, повезли Антона на медицинское освидетельствование.

Милицейский нарколог, дама средних лет с прической «барашек», встретила усталого Минина с профессиональным осуждением в глазах. Потом она закрыла дверь в кабинет, и они о чем-то очень долго беседовали, так что ожидавшие вердикта сотрудники ГАИ даже забеспокоились. Потом дама вышла и как бы даже с укоризной сказала:

- Воля ваша, но я на своего коллегу-нарколога заключения написать не могу. – Она вздохнула, понизила голос до шепота и, оглядываясь, добавила: - И потом, вы знаете, это же МИНИН!

После Кати у Минина была другая девушка, которая имела обыкновение звонить и грозиться, что покончит с собой, если он прямо сейчас не приедет и не докажет ей свою любовь. Минин каждый раз страшно пугался и, где бы ни был, бросал все и всех и мчался к ней, ломая ноги. Друзья, которые были этому свидетелями, говорили, что так поступать нельзя, что человек, который действительно хочет что-то с собой сделать, не будет так много об этом говорить, что все, что нужно этой даме – чувствовать свою власть над Антоном, что потакая ее прихотям он делает только хуже и еще много правильных вещей. Минин выслушивал, тяжело вздыхая и завязывая на ходу шнурки, и бежал к машине. Наверное, друзья ошибались, и у девушки все-таки были серьезные намерения, потому что однажды она действительно вышла из окна, никому, кстати, перед этим не позвонив.

Для Минина это стало тяжелейшим ударом. Какое-то время он беспробудно пил, не желал слушать никаких оправданий в свой адрес и каждый день ездил под то самое окно. Неизвестно, что произошло потом, но через несколько недель Антон, как водится, вызвал врача, пролежал, сколько надо, под капельницами и бросил пить, как потом выяснилось, на всю оставшуюся жизнь. В тот период он ни с кем из нас не виделся, ограничиваясь очень редким и как бы неохотным телефонным общением. Он весь ушел в работу и, по-моему, ничего кроме работы в его жизни тогда не было.

Спустя где-то год, когда Антон лежал на диване и читал интересную книжку в своем загородном доме, к нему приехали. Слышен был шум нескольких автомобилей, а постом кто-то внезапно начал сильно и настойчиво колотить в ворота. Время было темное и позднее, Минин никого не ждал, но открыл, не спрашивая, «кто там». Едва он повернул замок, в ворота ввалились несколько лиц кавказской национальности с очень серьезными и не обещающими ничего хорошего лицами. Двое волокли под руки какое-то бесчувственное тело, трое шли, внимательно оглядываясь по сторонам, еще один вышагивал с таким видом, что сразу было видно: это – главный.

Незваные гости, топая вразнобой, вошли в дом, положили тело на мининский диван и объяснили задачу. Тело оказалось племянником главного кавказца и загибалось от жесточайшей передозировки. Про Минина кавказцам сказали, что он – чуть ли не лучший в городе врач, и теперь ему предлагалось привести тело в чувство, а затем предпринять все дальнейшие меры для полного излечения племянника от наркомании. Гости сообщили также, что все это время Минину придется не отлучаясь жить на даче, где вместе с ним и с племянником будут постоянно находиться два-три человека охраны. Все необходимое – медикаменты, продукты, - ему будут привозить. Антон попытался говорить что-то о том, что существует еще и клиника, и другие пациенты, и его, Антона, право на частную жизнь, но ему сунули под нос тяжелый, пахнущий оружейной смазкой пистолет и вкратце объяснили, что именно они, гости, думают о мининской клинике, мининских пациентах и его, мининской, частной жизни.

Кавказцы прожили у Антона на даче около месяца. Все это время он был фактически арестантом в собственном доме: выходить на улицу, звонить по телефону, общаться с соседями не разрешалось. Племянника Минин, как мог, подлечил, хотя особого желания завязать с наркотиками в нем не заметил. Похоже было, что вырвавшись на свободу, пациент опять примется за старое. Уезжая, гости похлопали Антона по плечу и сказали, что он молодец, хороший доктор, и что они будут теперь приезжать, когда понадобится, и друзьям посоветуют. Ну, или примерно так. И даже дали каких-то денег.

После этой истории Минин исчез. Ходили слухи, что он отправился работать вольнонаемным на лесоповал. Или, наоборот, уехал в Конотоп, где у него родственники. Что, якобы, кому-то он перед отъездом звонил и рассказал о своих планах, но кому именно – неизвестно. Наверное, звонок все же был: ведь узнали же мы каким-то образом об истории с кавказцами.

Вернулся Антон года через два, сильно загорелым (что могло служить косвенным подтверждением версии о Конотопе) и с чрезвычайно развитой мускулатурой (к вопросу о лесоповале). Сам он, на вопросы, где его все это время носило, радостно улыбался и отвечал весьма неопределенно, что-то типа «то тут, то там» или «да всего и не упомнишь» и переводил разговор на другую тему. Но похоже было, что это пребывание неизвестно где пошло ему на пользу: тоску и задумчивость как рукой сняло, улыбка не сходила с лица, и весь он будто светился какой-то тихой, благостной энергией. Стали даже поговаривать, что был Минин ни в каком не в Конотопе, а вовсе даже на Тибете, общался с ламами. Но и эта версия ничем окончательно не подтверждалась.

Вскоре Антон женился на совершенно нормальной, ласковой и улыбчивой женщине, которая стала, как положено, печь пироги и рожать детей, сплошь мальчиков. Они поселились за городом, но не в том доме, где над Мининым совершали насилие как над врачом и человеком, а в другом, попроще и подушевней, специально купленном в совершенно противоположной стороне Подмосковья.

В клинику Антон больше не вернулся. Какое-то время семье хватало на жизнь дохода от сдаваемой в аренду московской квартиры. Потом, когда пошли дети, Антон начал потихоньку выезжать по вызовам, ставить капельницы и выводить страждущих из запоя. Говорят, что он по-прежнему умеет, как никто, приголубить и выслушать. Пациенты, лежа под капельницей, как-то сами собой начинают рассказывать Минину о непростой своей жизни, о сволочах-бабах и негодяях-сослуживцах, о потерянных деньгах и утраченных иллюзиях и прочая, прочая, прочая…

Антон слушает очень внимательно и серьезно, по-особому вытягивая губы трубочкой и слегка кивая головой в такт повествованию. Иногда он так и продолжает молчать, будто стараясь лучше воспринять услышанное, а иногда произносит с видимым уважением к нелегкой доле собеседника:

- Да, да, я вас так понимаю. Вот вы знаете? – и у меня такое было…

И пациент сразу видит, что было, Минин не врет.

Он, по-моему, вообще никогда не врет. Ему просто незачем.